Василий Туев

В последнее время появилось много публикаций и книг, посвящённых И. В. Сталину. Я знаю несколько десятков таких изданий. На основе фактов в них делается попытка разобраться в том непростом и героическом времени, когда жил и работал Сталин.

В начале 90-х годов происходил перелом не только во власти и экономике, но и в мировоззрении людей. Тогда для многих наших сограждан было трудно оценить историческую значимость фигур Ленина и Сталина, да и в целом всего советского периода. Ельцинская «демократическая» пропаганда мало считалась с фактами, зато была агрессивна и всепроникающа. Этот же принцип сохраняется и в путинские времена. Чем больше обнаруживаются преимущества советского строя, тем яростнее атаки на нашу великую историю и лидеров Советской державы. Так называемый рынок не накормил страну, не стимулировал развитие промышленности, строительства и сельского хозяйства, зато рыночные отношения процветают в официальной пропаганде. Чем хуже товар – а потоки грязи на социализм и все завоевания Советской власти являются абсолютно никчёмным товаром – тем шумнее реклама, имеющая целью хоть кому-то всучить эти идеологические отбросы.

Доктор философских наук, профессор В. А. Туев, очень уважаемый мной человек, работает над книгой о Сталине. Глава, посвященная острейшей политической борьбе Сталина против троцкизма и других антинародных течений, оказалась в наибольшей степени готовности. Я уверен, мы приняли правильное решение – издать эту главу отдельной книгой. На основании тщательного изучения фактов и свидетельств Василий Афанасьевич раскрывает перед читателем всю глубину противостояния и остроту борьбы, её судьбоносность для будущего нашей страны.

Публикация В. А. Туева – искренняя и честная. Он не приукрашивает происходившие события и не стремится к неоправданной их драматизации. Он опирается на твёрдую основу документов и фактов, которые любой читатель может перепроверить. Есть ещё одно принципиальное отличие работы В. А. Туева от «трудов» хулителей Сталина. Последние ведут счёт пострадавших на десятки миллионов человек, явно смакуя эти измышления. Такие «историки» дофантазировались уже до количества жертв в 110 миллионов. Для них величина менее 10 миллионов человек вообще не интересна – «не звучит», «не впечатляет». Для исследователя-историка важен каждый человек, поэтому так скрупулёзно оценивает он количественные характеристики.

30-е и 40-е годы прошлого века – это было время великих свершений в СССР. А великое и трагическое часто находятся рядом. В книге это очень хорошо показано. Нынешние правители никогда не простят истории советского периода её величия, потому что сами являются фигурами мелкими, и дела их – не более чем мельтешение. На фоне выдающихся свершений советского периода, на фоне гигантского значения политических фигур Страны Советов сегодняшние властители способны только откусывать ступни гигантов, как пел Владимир Высоцкий.

Неотвратимо приближается время, когда здравомыслящие люди спросят с нынешней власти, почему же страна вымирает в мирное время? Кто за это ответит? Почему при огромном избытке доходов бюджета в стране только по сведениям официальной статистики пятая часть населения живёт за чертой бедности? Почему ветераны в поисках пропитания вынуждены рыться в помойках?

Власть не уйдёт от ответственности. Время прозрения уже наступает. Такому прозрению через осмысление исторического пути России будет содействовать книга доктора философских наук, профессора В. А. Туева, которая имеет научную, конкретно-историческую основу.

Сергей Левченко,

первый секретарь Иркутского обкома КПРФ

Историю сталинской эпохи «демонизируют» уже полвека. Козырной картой в этой пропагандистской кампании выступает тема «сталинских репрессий». Она наиболее выигрышна для антисоветских атак, ибо вызывает сильные отрицательные эмоции. Начиная с хрущевских времен, людям рассказывают о «загубленных» талантливых военачальниках, ученых, писателях и т. п., о миллионах «невинных» жертв. В результате уже несколько поколений наших граждан стали жертвами грандиозной мистификации. Многие просто не в состоянии усомниться в правдивости всех этих кошмарных «историй», посмотреть на происшедшие тогда события объективным взглядом. А ведь от того, как мы представляем себе прошлое, зависит наше понимание настоящего и выбор будущего. Вот почему развеять миф о «массовых необоснованных репрессиях», значит, не только противопоставить правду самой чудовищной лжи, порочащей нашу недавнюю историю, но и предложить новое видение настоящего и будущего страны.

Обычно в разговорах на тему «сталинских репрессий» фигурирует символическая дата – 1937-й год. Между тем драматическим событиям этого года предшествовала длительная и острая идейно-политическая борьба. В чем же состоял смысл этой борьбы? Чем стал для нашей истории рубежный 1937-й? Какие его уроки важны для осмысления и оценки «состояния умов» в современном российском обществе?

Противостояние

Сразу после Октября 1917-го в большевистской партии верх взяли крайне «левые» подходы к пониманию задач революции в России. Высшая государственная власть сосредоточилась в руках сторонников ускоренного движения по пути мировой пролетарской революции. Л. Д. Троцкий, вступивший незадолго до этого вместе со своими единомышленниками в партию большевиков, в ходе революции и гражданской войны становится «фигурой № 2» (после Ленина) и занимает ключевое положение в партийно-государственном руководстве. Оказавшись во власти, он и его сторонники стремятся сделать Россию плацдармом для осуществления своей глобальной политической стратегии, не считаясь с интересами страны.

Троцкизм выступил наиболее характерным проявлением претензий на руководство революционным преобразованием мира, которое намеревались осуществить с опорой на российский плацдарм, не останавливаясь при этом перед гибелью самой России, ее народа, ее культуры и государственности. В этом смысле троцкизм – предтеча современного глобализма. Все устремления троцкистов были космополитичны, связаны с «мировой цивилизацией», какой признавалась исключительно цивилизация западная. Вот оценка самого Троцкого: «Опрокинутая Октябрьским переворотом дворянская культура представляла собой, в конце концов, лишь поверхностное подражание более высоким западным образцам. Она не внесла ничего существенного в сокровищницу человечества».

Классовый подход к решению революционных задач был признан единственно достойным, отчего столкновения между различными классами и сословиями приобрели особо ожесточенный характер. Поощряемое властью разграбление всего и вся, уличная вакханалия, реквизиции, повальные ночные обыски в квартирах, оскорбления, расстрелы – все это стало жуткой повседневностью. Преодоление классовых различий было подменено физическим истреблением «эксплуататорских» классов, хотя их социальное положение к той поре уже коренным образом изменилось, и применение насилия было целесообразно лишь в отношении тех их представителей, которые активно боролись против новой власти.

М. Я. Лацис, член коллегии ВЧК, растолковывал тем, кому был непонятен смысл действий этого органа: мы не ведем войны против отдельных лиц, мы истребляем буржуазию как класс. В журнале «Красный террор» он писал: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым делом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова у него профессия. Все эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого. В этом смысл красного террора».

М. С. Урицкий одним махом подписал «расстрельный» приговор сразу семнадцати великим князьям, виноватым лишь в том, что они были членами императорской фамилии. Расстреливались даже перешедшие на сторону Советской власти царские офицеры. Среди них один из основателей красной кавалерии командарм Ф. Миронов и командир кавалерийского корпуса Б. Думенко. Троцкисты выступили организаторами кровавого «расказачивания», «красного террора», убийства Николая II и членов его семьи, массовых расстрелов заложников, создания системы лагерей, разорения православных храмов и осквернения религиозных святынь.

Троцкистские идеологи – по логике своего мышления – перевели стрелки классовой борьбы на уничтожение всего традиционно русского, ибо оно было для них «реакционным», мешающим России сыграть свою роль детонатора революционного взрыва. Русская культура была подвергнута беспощадному разгрому. Ее носителей преследовали только потому, что они были к ней причастны. Тяжелый удар был нанесен по национальной культурной элите. Это был поистине дикий разгул «революционного западничества». Его адепты действовали, как захватчики, поспешно осваивающие новые земли и навязывающие туземцам образцы новой, «подлинной» культуры.

Старый художник Константин Коровин, которому было объявлено, что его искусство не представляет для нового государства никакой ценности, вздохнул: «Мне в России больше делать нечего!» Известнейшие ученые и писатели умирали от истощения или кончали самоубийством. Были арестованы Александр Куприн и Александр Блок. Ордера на арест подписал сам Г. Е. Зиновьев. Чудом избежав расстрела, Куприн вскоре покинул ставшую для него чужой страну. Уехал Сергей Рахманинов, музыку которого объявили «устаревшим музыкальным хламом». Уехали Иван Бунин, Алексей Толстой, Марина Цветаева. Всех не перечислить.

Максим Горький в статьях, публиковавшихся тогда в его газете «Новая жизнь», собранных позднее в книжку под названием «Несвоевременные мысли», писал: «Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции». Он с горечью отмечает: «Правительство Смольного относится к русскому рабочему, как к хворосту: оно зажигает хворост для того, чтобы попробовать – не загорится ли от русского костра общеевропейская революция». Писатель предупреждает «бонапартистов от социализма», что они довершат таким образом разрушение России, а «русский народ заплатит за это озерами крови».

Имея в виду еврейскую национальность Троцкого и большинства его сподвижников во власти, собрание раввинов западного края обратилось к нему с посланием, увещевая его сократить свое свирепство, ибо потом гнев народа может обрушиться на всех евреев: «Уймитесь же, хотя бы ради своего народа! Нам и без вас достаточно горько».

Однако вскоре последовал первый ответ со стороны народа. В январе 1918-го рабочие крупнейших питерских заводов устроили мощную манифестацию под лозунгами: «Вся власть Учредительному собранию!» Поскольку власть надо было удержать во что бы то ни стало в своих руках, «народные» вожди решились на невероятное – они ударили по рабочим колоннам из пулеметов. А. М. Горький расценил это как преступление и как предательство интересов российского пролетариата. «Перед нами компания авантюристов», – писал он, имея в виду, что все это делается во имя тех же призрачных интересов международной революции.

Другим ответом стали казачьи и крестьянские мятежи. В 1919-м восстали казаки Верхнего Дона, что явилось следствием «расказачивания» – политики массового истребления казаков, проводившейся по инициативе председателя ВЦИК Я. М. Свердлова и председателя Реввоенсовета республики Л. Д. Троцкого в непосредственном исполнении Донбюро РКП(б) (С. Сырцов) и командования Южного фронта (И. Ходоровский). «Директива», подписанная Свердловым (циркуляр Оргбюро ЦК РКП/б/), требовала вести «самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления». Троцкий, объясняя «революционную целесообразность» такой политики, говорил, что казачество – это «своего рода зоологическая среда». А председатель ревтрибунала Н. В. Крыленко наставлял: «С казачеством борьба должна быть еще более жестокой, чем с внешним врагом».

Такая политика вызвала решительный протест со стороны Сталина. В 1919-м, после смерти Свердлова, он выступил за реабилитацию казачества, за формирование казачьих кавалерийских бригад – и директива о «расказачивании» была отменена. Когда чеченцы и ингуши, вставшие на сторону красных, получили «зеленый свет» на захват казачьих станиц на Тереке и выселение жителей, в некоторых случаях уничтожалось до половины выселяемых. За полтора года здесь было убито около 70 тысяч человек. Сталин, выступая на съезде народов Кавказа 17 ноября 1920 года в г. Грозном, предупреждает: «Нам пришлось выселить провинившиеся (казачьи) станицы и заселить их чеченцами. Горцы это поняли так, что теперь им можно терских казаков безнаказанно обижать, можно грабить, отбирать скот, бесчестить женщин. Я заявляю, что если горцы думают так, то они глубоко заблуждаются». Таков Сталин по отношению к русским казакам, пусть и «провинившимся». Но его вскоре отозвали в Москву, и антирусский террор на терской земле продолжался.

Верхнедонское восстание было подавлено с применением массовых расстрелов. Казненный позднее троцкистами красный командир Ф. К. Миронов писал тогда в Москву, что «уничтожение казачества стало неопровержимым фактом», что происходят массовые расстрелы безвинных, ибо настоящие контрреволюционеры – не повстанцы, а «назначенцы», настолько накалившие обстановку, что «Дон онемел от ужаса». В результате этих кровавых экзекуций из четырех миллионов казаков в живых остались два миллиона.

В Тамбовской губернии вспыхнуло крестьянское восстание под руководством Антонова, с особой жестокостью подавленное войсками М. Н. Тухачевского. По его приказу против восставших было применено химическое оружие и практиковались расстрелы каждого десятого в деревнях, поддерживавших антоновцев.

Наконец, грянуло восстание кронштадтских матросов, чрезвычайно обеспокоившее верховную власть и заставившее ее пойти на попятную. Таким был финал политики «военного коммунизма», нацеленной на превращение страны в военный лагерь, который должен вспыхнуть и зажечь пожар революции в передовых странах Европы.

Пожар, однако, вновь и вновь пытались зажечь, не считаясь с затратами на «топливо». После провала польской авантюры в 1920 году троцкисты сделали попытку «прорыва на Запад» в 1923-м. Силами Коминтерна планировалось совершить пролетарскую революцию в Германии. Центрами революционного взрыва должны были стать два крупных города – Гамбург и Мюнхен. Финансовые средства и военную помощь обещал председатель Реввоенсовета Л. Д. Троцкий. Он торопил: «Пульс мировой революции пора пощупать штыком. Я уже физически слышу шаги мировой истории. Нас ждут на Рейне!»

Революционное выступление было намечено на 23 октября. Троцкий называл его «немецким Октябрем». Вопрос обсуждался в Политбюро. Для руководства восстанием был создан «Ревком Коминтерна»: Пятаков, Радек, Крестинский. На проведение «мероприятия» было отпущено 500 тысяч фунтов стерлингов. Немецкие коммунисты ждали сигнала от главы Коминтерна Г. Зиновьева. К. Радек призывал «создать единый красный фронт пролетарской революции от Волги и до Рейна!» Из Москвы приехали Менжинский, Ягода, Трилиссер, Вацетис, Тухачевский. Приступили к созданию Германской ЧК.

Однако восстание провалилось. 23 октября выступил только Гамбург. Силы восставших были разгромлены войсками. В Мюнхене мятеж начался 8 ноября, но и он был подавлен. Руководители были арестованы и преданы суду. Во главе мятежа стоял Адольф Гитлер. Он оказался в Ландсбергской тюрьме. Из «наших» были арестованы Радек и Скоблевский. Неизвестно, были ли тогда контакты между Гитлером и Троцким, но, по свидетельству публициста-историка Н. П. Кузьмина, сделавшись фюрером «третьего рейха», Гитлер присвоил Троцкому звание «почетного арийца», причем одному из первых…

Подчеркнем, что все сказанное нельзя расценивать, как отрицание прогрессивного исторического значения большевизма и Великого Октября для России и русского народа. Никто не в силах опровергнуть тот факт, что русский мужик веками был бесправен, неграмотен, обречен на голод и болезни. Восторги по поводу того, что в начале века Россия кормила своим хлебом всю Европу и интенсивно развивала свою промышленность, не согласуются с исторической реальностью: народ оставался без хлеба, а в промышленности властвовал иностранный капитал. Не мифическая, а реально существовавшая Россия была страной резких социальных контрастов, сопоставимых с сегодняшними.

Октябрьская революция стала поистине народной: на ее знаменах были написаны великие идеалы свободы, равенства, справедливости, и именно через их призму воспринимал ее трудовой люд, который и стал основной ее движущей силой. Она соответствовала интересам подавляющего большинства народа, и именно поэтому народ защищал ее завоевания на фронтах гражданской войны. Если бы революция не приобрела народный характер, победа в гражданской войне против сил, поддерживаемых западным империализмом, была бы попросту невозможна. Народ почувствовал, что белые армии отстаивали вовсе не его интересы, а интересы свергнутых привилегированных классов и ради этих интересов они были готовы пожертвовать самой Россией. В сущности, они это и делали, сотрудничая с интервентами. Несмотря на все злодеяния троцкистов, народ разглядел в революционной власти и иное, близкое ему содержание. Поэтому он и поддержал ее, поэтому, несмотря ни на что, считал ее своей.

Вместе с тем наличие «троцкистского фактора» революционных событий обусловило чрезвычайную жестокость «красного террора» и неоправданные жертвы среди мирного населения в годы гражданской войны. Это было не только столкновение на классовой почве, это была война против русского народа, его исторической государственности, его культуры, которую вели поклонники западной цивилизации под знаменами мировой пролетарской революции.

Против этой политической скверны и предстояло бороться Сталину после победоносного завершения гражданской войны. К этой борьбе он был подготовлен не только теоретически, но и всем своим политическим опытом. Постепенно обретая реальную власть, он остановил вакханалию «революционного террора», который вел к физическому уничтожению целых сословий российского общества, к неистовому разрушению основ традиционного жизнеустройства и культурного достояния страны. Став Генеральным секретарем ЦК, он основательно берется за оттеснение поджигателей мирового революционного пожара от кормила власти. Это была долгая и трудная борьба с теми, кто в течение пяти лет, укрепившись на властной вершине, формировал общественные и государственные структуры в стране, ее идеологию и духовную атмосферу в целом.

Разгром оппозиции

До начала 30-х годов эта борьба носила характер, главным образом, идейно-политического противостояния. Еще при жизни Ленина Троцкий претендовал на лидерство в партии, стремясь навязать ей свою идеологическую и политическую линию. Штурм «партийных высот» он начал во время болезни вождя. В Политбюро ему противостояли тогда, помимо Сталина, Зиновьев и Каменев. Фигура Сталина здесь была далеко не главенствующей. Обязанности председателя Совнаркома были возложены на Л. Б. Каменева, бывшего заместителем Ленина, и по сложившейся традиции он вел теперь также и заседания Политбюро. Роль Сталина свелась к руководству Оргбюро ЦК. Каменев, по воспоминаниям А. И. Микояна, мог не дать Сталину слова на партийной конференции. Отчет ЦК на XII съезде партии в апреле 1923 года делал не Генеральный секретарь, а член Политбюро Г. Е. Зиновьев.

Будучи не в состоянии оппонировать «тройке» вождей Зиновьев–Каменев–Сталин и чувствуя ослабление своих позиций в борьбе за партийный штаб, Троцкий попытался с помощью начальника политуправления Реввоенсовета Республики В. А. Антонова-Овсеенко поднять против ЦК армию. Но Антонов-Овсеенко был немедленно снят со своего поста, а поддержавшие его курсанты исключены из военных училищ. Попытка военного переворота не удалась, Троцкий же полностью дискредитировал себя. В январе 1924-го XIII партийная конференция осудила его, окончательно лишив надежды на лидерство.

Смерть Ленина выдвигает Сталина на передний край партийно-политической борьбы. 26 января, на II Всесоюзном съезде Советов, он произносит знаменитую клятву вождю. Он произнес ее глухим взволнованным голосом, однако четко выговаривая каждое слово, впервые обращаясь к Ильичу на «ты», как к павшему в борьбе старшему брату:

«Мы, коммунисты, – люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы – те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин. Не всякому дано быть членом такой партии. Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии. Сыны рабочего класса, сыны нужды и борьбы, сыны неимоверных лишений и героических усилий – вот кто, прежде всего, должны быть членами такой партии».

Сам он, как мы уже видели, стойко переносил эти невзгоды и всегда был знаменосцем борьбы за лучшее будущее для народов России. Поэтому так весомо прозвучала его клятва держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Он клянется хранить единство партии, как зеницу ока, понимая, что впереди – тяжелейшая борьба за это единство.

Сталина замечают и по достоинству оценивают те, кому были дороги российские общественные порядки, государственность, культура. Но борьба только начинается: потеря Троцким своего прежнего положения в партийной иерархии еще не означала, что его леворадикальная идеология и политика больше не имеют поддержки среди членов партии. И десять лет спустя после революции в среде активной молодежи (комсомольцы, студенты) подавляющее большинство составляли сторонники Троцкого. Существовала подпольная троцкистская печать.

Поэтому троцкизм как идейную опору политики «перманентной революции», «казарменного социализма» и «милитаризации труда» нельзя было преодолеть «верхушечной» борьбой, его надо было разоблачить идейно, разоружить политически и организационно. Противники Сталина, еще долгое время занимавшие руководящие посты в партии и государстве, имели возможность в нужное время опереться на «своих» людей для утверждения политического лидерства, что они и делали на протяжении двух десятилетий после Октября.

Позиции Троцкого были особенно сильны в армии, в госаппарате, в ВЧК. На январском (1923 г.) пленуме ЦК в РКП(б) было принято 48 тысяч членов Еврейской коммунистической партии, официально отказавшейся от своей сионистской программы. Троцкисты (в значительном числе – бывшие члены этой партии) быстро проникли во все поры государственного механизма, прежде всего, в карательные органы – прокуратуру, следственные структуры, суды, руководство исправительно-трудовыми колониями, тюрьмами и лагерями – и держались там долго и упорно. К примеру, пост коменданта охраны Кремля до середины 30-х годов занимал бывший начальник знаменитого бронепоезда Троцкого, на котором тот разъезжал по фронтам гражданской войны.

Идейно-политическая борьба развертывалась, главным образом, на съездах партии и пленумах Центрального Комитета. В мае 1924 года при обсуждении ленинского «завещания» на пленуме ЦК Зиновьев и Каменев выступили за то, чтобы не выносить это обсуждение на XIII съезд партии и оставить Сталина на посту Генерального секретаря. Они опасались, что Троцкий одержит верх в борьбе за ленинское наследство, и поддерживали усилия Сталина по его «свержению». «Триумвират» одержал победу тридцатью голосами против десяти. Отметим, что в этой борьбе Сталин был сторонником скорее осторожных компромиссов, нежели «резких движений». Если Зиновьев и Каменев требовали исключения Троцкого из партии, то Сталин считал достаточным отстранить его от важнейших государственных постов.

Позиции Троцкого и всех сторонников мировой революции были сильно подорваны. Город Гатчина все еще назывался Троцком, но в партийной среде постепенно распространялось мнение, что Троцкого нельзя считать настоящим большевиком. Тогда он меняет тактику. В документе, подписанном 46 троцкистами, «барометром» партии объявляется настроение молодежи. Антонов-Овсеенко, возглавлявший в то время Главное политическое управление Красной Армии, заявляет: «Если тронут Троцкого, на его защиту встанет вся Красная Армия!» Он решителен и прямолинеен: «Так не может долго продолжаться. Остается одно – апеллировать к крестьянским массам, одетым в красноармейские шинели, и призвать к порядку зарвавшихся вождей!» Это прямая угроза, но Троцкий чувствует, что почва из-под его ног ускользает: «Перед уходом я хлопну дверью на весь мир. Тем, кто нас заменит, придется строить на развалинах, среди мертвой тишины кладбища».

В январе 1925-го пленум ЦК освободил Троцкого от постов наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета. Но едва только он перестал быть конкурентом, как обнаружились идейные и политические расхождения Зиновьева и Каменева со Сталиным. Как и Троцкий, они не видели перспективы строительства социализма в СССР вследствие экономической отсталости страны и отсутствия мировой революции. За ними был авторитет теоретиков и вождей революции, поэтому Сталину и дальше предстояла тяжелая борьба.

Эта борьба сосредоточилась тогда вокруг «новой экономической политики» (нэп), введенной в стране по окончании гражданской войны. Отказ от политики «военного коммунизма» был связан с потерей надежды на скорую пролетарскую революцию в Европе, что и побудило партийных лидеров к отступлению… в капитализм, правда, регулируемый государством. Сама мысль об особой, российской цивилизационной модели социализма была чужда тем, кто считал, что существуют только общие законы исторического развития, единые для всех стран.

Сталин не выступал против введения нэпа, однако раньше других увидел, что эта политика обеспечила оживление экономики непомерно высокой ценой. Нэп принес с собой реставрацию капиталистических порядков в распределении и торговле, на авансцену общественной жизни стал выходить «нэпман» – спекулянт, лавочник, продажный чиновник, а в деревне стали задавать тон кулак и подкулачник. Товаров стало много, торговец процветал, но росли нищета, безработица, преступность, падение нравов, коррупция чиновников. Это было добровольное отступление с громадными издержками, – такой была «российская плата» за разочарование в революционных возможностях европейского пролетариата. Восстановление и укрепление позиций торгового капитала – как в городе, так и в деревне – по существу закрыло перспективу скорейшего подъема индустриальной мощи страны.

Нэп, если и не был ошибкой с самого начала, то к середине 20-х полностью исчерпал себя, не оправдавши ни одной из надежд, которые на него возлагались. В частности, не оправдал себя курс на иностранные концессии: западный капитал не проявил в этом большой заинтересованности. Объективно это означало поражение тех интеллигентских сил в партии, которые рассматривали Россию как верного ученика передовой Европы, – они все меньше определяли политический курс страны. По существу единственным сторонником продолжения нэпа оставался Н. И. Бухарин. Проведенный Сталиным «ленинский призыв», как «венок Ленину», изменил соотношение сил в партии. Сталин призывает восстанавливать и развивать промышленность. Для этого надо максимально ограничить частный капитал, кооперировать деревню.

Сталинская установка на построение социализма в отдельно взятой стране, «отсталой» и «некультурной» России, рассматривалась «верными ленинцами» как нарушение самих основ учения Маркса и Ленина. Они встали в оппозицию к Сталину и его политике. На XIII съезде партии, как и на предыдущем, с отчетным докладом выступал Зиновьев. Троцкий в своей речи на съезде призвал к беспощадному террору: «Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени, нет возможности выискивать действительных, активных наших врагов. Мы вынуждены стать на путь уничтожения, уничтожения физического, всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти».

Это была кровавая программа продолжения и ужесточения «революционного насилия». Однако Троцкий явно потерял ощущение реальности. Страна уже изменилась, народ хотел работать, а не заниматься самоистреблением. Эта речь не только сплотила сталинских сторонников, но и подтолкнула к ним колеблющихся. Съезд принял решение: сделать ставку не на закупку товаров за рубежом, а на развитие собственного производства. И развивать его не для прибылей лавочников, а для обеспечения народа необходимыми товарами. Это была победа сталинцев: в обществе уже утверждались идеи созидания новой России. На одном из пленумов ЦК Зиновьева прогнали с трибуны криками, а в Троцкого запустили папкой, стаканом, книгой, пока, наконец, силой не стащили с трибуны.

После съезда Троцкий покидает пост председателя Реввоенсовета. На его место назначается М. В. Фрунзе. Одним из его заместителей стал Г. И. Котовский, но перед отъездом в Москву он был убит на отдыхе под Одессой. Вскоре умер во время операции М. В. Фрунзе. Они разделили участь Думенко, Миронова, Щорса и других неугодных троцкистской оппозиции. Назревал кризис власти. В поддержку оппозиции высказалось несколько рабочих коллективов столицы. Появилась «Программа 83-х», документ, подписанный старыми большевиками, представителями «ленинской гвардии». Оппозиция сплачивалась в борьбе против Сталина и его сторонников. За рубежом ждали военного переворота в СССР. Барон Врангель проводил смотры своих воинских частей на Балканах.

На XIV съезде (декабрь 1925 г.) троцкисты и зиновьевцы («новая оппозиция») стремились во что бы то ни стало свалить Сталина и утвердить на посту Генерального секретаря своего человека, – от этого теперь зависела их судьба. Каменев заявил: «Товарищ Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба». Но Сталин предложил грандиозную программу индустриализации, они – ничего. В результате сталинцы одержали убедительную победу. После съезда Троцкий, Зиновьев и Каменев за их теоретические ошибки и антипартийную деятельность были выведены из состава Политбюро ЦК и отстранены от руководящих постов. Зиновьев был снят с поста председателя исполкома Коминтерна (его сменил Бухарин), Каменев – с поста заместителя председателя СНК СССР и председателя Совета труда и обороны.

Сталин получил в то время поддержку со стороны Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова и М. П. Томского, хотя идейно и политически они расходились с ним, занимая «правую» часть политического спектра. В Политбюро были избраны сторонники сталинского курса В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов и М. И. Калинин. После инспирированного Зиновьевым выступления ленинградских комсомольцев в его поддержку он был отстранен также и от руководства ленинградской партийной организацией и заменен С. М. Кировым.

Весной 1926 года Троцкий, Зиновьев и Каменев выработали единую платформу и образовали политический блок внутри партии, но на октябрьском пленуме ЦК Троцкий и Каменев были окончательно выведены из состава Политбюро, а Зиновьев изгнан из руководства Коминтерна.

В 10-ю годовщину Октября троцкисты и зиновьевцы провели демонстрацию под лозунгами борьбы против политики Сталина. 7 ноября на трибуну Мавзолея попыталась прорваться группа слушателей военной академии. Возникла схватка. Один из них, Яков Охотников, устремился к Сталину. Охранник бросился навстречу и получил удар ножом в руку. Но нападавшего обезоружили. Одновременно троцкисты попытались организовать антиправительственные выступления молодежи. Появились отряды с лозунгами: «Долой Сталина!», «Да здравствует товарищ Троцкий!» Лидеры оппозиции выступали на митингах, провоцируя беспорядки. Троцкий, разъезжая на машине, обращался к группам молодежи.

В Ленинграде молодежная колонна направилась к Дворцовой площади с плакатом: «При штурме Смольного пленных не брать!» В Доме политпросвещения взорвалась бомба. К вечеру, однако, митинги постепенно угасли, мятеж не состоялся. После его провала А. А. Иоффе, сподвижник Троцкого покончил самоубийством. В предсмертном письме своему кумиру он писал: «Я не сомневаюсь, что моя смерть является протестом борца, убежденного в правильности пути, который избрали Вы, Лев Давидович». На его похоронах Троцкий и Зиновьев произнесли речи, направленные против Сталина. Для Троцкого это была последняя публичная речь, произнесенная в СССР.

XV съезд партии (декабрь 1927 г.) продемонстрировал окончательное политическое поражение троцкизма. Съезд признал принадлежность к «левой оппозиции» несовместимой с членством в партии. Троцкий, Зиновьев и Каменев были выведены из состава ЦК и исключены из партии. Это была победа сталинского курса, Сталин становится самым авторитетным среди партийных вождей, а с конца 20-х – главной фигурой в политической жизни страны. Съезд принял решение о высылке Троцкого и 30 других видных руководителей оппозиции из Москвы. Троцкий с женой и сыном были отправлены в Алма-Ату. «Раскаявшиеся» Зиновьев и Каменев были вскоре восстановлены в партии, остальные тоже написали в ЦК письма с признанием свои ошибок. Из ссылки были возвращены Радек, Преображенский, Раковский, Пятаков, Серебряков, Смирнов, Сафаров, Мдивани, Смилга, Сапронов…

Троцкий, оказавшись в Алма-Ате, продолжал бурную антисталинскую деятельность. Его сторонники организовывали саботаж и диверсии на производстве. Политбюро было вынуждено принять решение о высылке его за пределы страны. Но он и там развернул активную антисоветскую деятельность. В стране остались его многочисленные единомышленники, занимавшие высокие партийные посты. Уже находясь в изгнании, он заявлял, что в ВКП(б) существует самая большая секция созданного им IV интернационала. С ним тайно поддерживали связь многие дипломаты и разведчики за границей.

Тем не менее отстранение троцкистско-зиновьевской оппозиции от руководства партией стало фактом. Бухарин занял место рядом со Сталиным и надеялся, потеснив его, стать первым. Он был руководителем Коминтерна, членом Политбюро, возглавлял редакцию «Правды». Его ближайший соратник А. И. Рыков был председателем СНК СССР и СНК РСФСР, членом Политбюро. Во главе профсоюзов стоял другой его соратник – член Политбюро М. П. Томский. Если троцкисты и зиновьевцы все еще были сильны в Ленинграде, то бухаринцы – в Москве. Им фактически принадлежала монополия в сфере идеологии.

Бухарин развернул фронт «правых» сил против Сталина и стал напористо бороться за «нэповский» путь развития. Опорой «правых» выступила быстро растущая «советская буржуазия». «Нэпманы» торжествовали. Власть Сталина снова висела на волоске. Но он сумел опереться на партийные «низы», которые были против нэпмана и кулака. Бухарин иронизировал над его заявлением об обострении классовой борьбы, но Сталин был прав: свергнутая «элита» общества с ненавистью смотрела на простонародье, занявшее ее место в обществе, и искала возможность вернуть себе социальные привилегии, готовясь к решительной схватке в борьбе за власть.

На пленуме ЦК в июле 1928-го победила бухаринская трактовка нэпа, – были отменены сталинские чрезвычайные меры по изъятию хлеба у крестьян. Стоя на позициях «европоцентризма», «правые» были по-своему логичны: если уж Европа оказалась не готовой к пролетарской революции, если «там» для нее еще не созрели, то и нам следует вернуться на путь капиталистического развития. Оставался один шаг до превращения СССР в государство западного типа, объявляющее частную собственность «священной и неприкосновенной» и служащее интересам капитала.

Однако в среде рабочего класса и крестьянства к той поре уже воспринимали нэп отрицательно. С 1927 года в стране остановился рост производства, стал снижаться уровень жизни трудящихся, росли безработица, алкоголизм, преступность. Нэп возродил противоречивые тенденции в развитии крестьянского хозяйства: кулачество быстро обогащалось, а беднота нищала и попадала во все большую зависимость от кулаков. Развитие капитализма в деревне диссонировало с укреплением социалистического сектора в промышленности и на транспорте, тормозило его развитие.

Поэтому сталинский курс на превращение страны в индустриальную державу, казавшийся оппозиции профанацией марксизма, был с энтузиазмом встречен активной частью народа. Сталин считал необходимым соединить социализм с социально-нравственными императивами русской культуры. Этот курс соответствовал глубинным основаниям русского национального характера, поскольку он был ориентирован на труд во имя великого дела, на благо государства.

Между тем ортодоксальными марксистами и «верными ленинцами» этот поворот воспринимался как отход от идейных основ. Они не понимали, что уровень развития производства не является единственной основой общественных отношений, что, напротив, характер сложившегося социального жизнеустройства и порождаемый им «дух народа» существенно определяют тип создаваемой этим народом экономики. Зато это хорошо понимал Сталин, которому и предстояло вести страну в новую эпоху.

С нэпом было покончено. Отношение к нему Сталин сформулировал вполне определенно: «Мы послали нэп к черту». Это означало решительный поворот к построению социализма в одной стране. Сворачивание нэпа стало победой «государственников»: было введено государственное регулирование рынка, что подрывало позиции «правых». Многим только теперь стало ясно, что десять лет для развития индустрии были потеряны. Угроза внешнего нападения со стороны Запада становилась все более очевидной, а Советское государство было не готово к ее отражению. Надо было срочно переходить к форсированной индустриализации страны. 19 сентября 1928 года В. В. Куйбышев огласил программу, которая предполагала сосредоточение всех средств на развитии тяжелой промышленности. Финансовые ресурсы предполагалось получить за счет коллективизации деревни.

Последовал новый виток борьбы против «правых», которые не собирались сдавать свои позиции: они контролировали профсоюзы, Госплан, ключевые наркоматы и все центральные партийные газеты. До поры до времени Бухарин надеялся на скорый вывод Сталина из Политбюро и не шел на сближение с троцкистами, – но теперь он понял свою ошибку. 11 июля в обстановке строгой секретности он встретился с Каменевым у него на квартире и предложил ему и Зиновьеву объединиться против Сталина. Это была первая попытка создания единого блока «левых» и «правых», оппозиционного сталинизму.

Тем временем бухаринская политика поощрения «хозяйственного мужика» в деревне привела к продовольственному кризису в стране. В 1928 году возникли трудности в хлебозаготовках, в городах появился призрак голода: кулаки не хотели продавать хлеб по ценам, установленным государством. Осенью 1929-го вновь были введены продуктовые карточки. Стало ясно, что быстро преодолеть кризис при сохранении мелкотоварного кулацкого хозяйства невозможно. Без коллективизации сельского хозяйства невозможна была и индустриализация: нужна была рабочая сила, нужны были финансовые средства. Сталин в речи «О правом уклоне в ВКП(б)» на пленуме ЦК в апреле 1929 г. говорил, что позиция Бухарина, отстаивавшего развитие индивидуального крестьянского хозяйства, объективно направлена на торможение индустриализации. Речь Сталина была с одобрением воспринята большинством ЦК.

«Правым», выступавшим против коллективизации, ничего не оставалось, как «хлопнуть дверью»: Томский подал в отставку с поста руководителя ВЦСПС, Бухарин – с поста редактора «Правды» и главы Коминтерна. Но этот демарш уже не имел успеха: правая оппозиция была политически разгромлена. Апрельский пленум ЦК (1929 г.) принял их отставку, а в ноябре Бухарин, Рыков и Томский были исключены из состава Политбюро. Бухарин (с которым Сталин не разговаривал с 1928 года, – их отношения в связи с борьбой вокруг нэпа настолько разладились, что они даже не здоровались при встречах) потерял свое положение второго лица в партии и государстве, хотя и считал возможным реванш. Рыков оставался на посту председателя Совнаркома до декабря 1930-го.

Сегодня мы хорошо видим, к чему привела бы тогда победа «правых»: Горбачев пошел как раз по пути Бухарина и довел дело до реставрации капитализма, возрождения социального неравенства и обнищания основной массы населения. Бухаринская оппозиция была по существу первой «либеральной» попыткой вернуть страну «в лоно мировой цивилизации», отказавшись от завоеваний Октябрьской революции, что «по достоинству» оценивается современными «либералами», с почтением относящимися к Бухарину.

Сталинская же политика очень скоро принесла свои плоды – материальные и духовные. Был преодолен торгашеский дух нэпа. В городах стал повышаться уровень жизни. На селе начали в массовом порядке появляться колхозы. Становилась на ноги промышленность, в результате чего колхозы получали новейшую технику. Уже в 1933 году, после только что разразившегося голода, был поставлен вопрос об отмене продовольственных карточек. Политический успех Сталина был увенчан внушительными экономическими и социальными достижениями.

Так шаг за шагом, решая сложнейшие проблемы революционного преобразования общества, убеждая массы народа и партийный авангард в правоте своей политики, Сталин одержал победу в острой идейно-политической борьбе. В этой борьбе он показал себя непревзойденным мастером не только стратегии, но и тактики, действовал основательно, неторопливо, осторожно, рассчитанно, наверняка, понимая, что для победы «российской партии» надо вначале «обезглавить» партию «революционеров-западников». Он проделал это – до самого последнего момента – абсолютно бескровно. Даже попытка троцкистского мятежа была подавлена без единой жертвы. Это надо помнить, когда мы выслушиваем разглагольствования современных «историков» о «кровавом тиране».

Преображение деревни

После XV съезда был, наконец, взят курс на коллективизацию, но ее уже по необходимости пришлось проводить спешно. В 1927 году в городах резко осложнилось продовольственное положение. Кулаки придерживали хлеб, рассчитывая получить за него более высокую цену. Сталин сам выезжал в Сибирь для проведения чрезвычайной заготовительной кампании и разъяснения политики борьбы с кулаком. После возвращения он открыто и категорично выступил против нэпа и его идеологов – Бухарина, Рыкова и Томского. Январский (1928 г.) пленум ЦК принял решения о свертывании нэпа и проведении всеобщей коллективизации в целях скорейшего создания материальной базы индустриализации страны.

Сталин был убежденным сторонником ликвидации кулачества как опоры капитализма в деревне, но он был против «раскулачивания» крестьянства. Разъясняя свою позицию на октябрьском (1927 г.) объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), он подчеркивал, что оппозиция настаивает на раскулачивании середняка и восстановлении комбедов, а это означает по сути дела возобновление гражданской войны в деревне. Сам же он предполагал провести коллективизацию постепенно, мерами, главным образом, технико-экономическими и культурно-политическими. В частности, электрификацию деревни, обеспечение ее тракторами и сельхозмашинами он рассматривал как необходимые условия массовой коллективизации. 5 ноября 1927 года в беседе с иностранными делегациями он говорил, что это будет «новый социальный, коллективистский строй».

Да и с кулаками он совсем не собирался вести «войну на уничтожение». На XIV съезде он выступил против распространенных в троцкистской среде «экспроприаторских» настроений по отношению к кулаку. Сталин говорил тогда, что «партия больше подготовлена к лозунгу: бей кулака. Дай только, – и мигом разденут кулака». Он призвал к решительной борьбе с этим уклоном в партии.

Однако теперь он столкнулся с открытым сопротивлением кулачества политике индустриализации. Кулак, все больше набиравший силу в условиях нэпа, вовсе не собирался поступаться своими интересами ради индустриализации, ибо видел в ней угрозу своему хозяйству. Он просто саботировал поставки хлеба государству по заниженным ценам, чего требовали интересы индустриализации. Во время поездки Сталина в Сибирь в 1928 году, связанной с кризисом хлебозаготовок, на одном собрании такой «крестьянин» сказал Генеральному секретарю: «Попляши, парень, тогда, может быть, я дам тебе пуда два хлеба».

Сталин делает решающий вывод: «Поставить нашу индустрию в зависимость от кулацких капризов мы не можем. Поэтому нужно добиться, чтобы в течение ближайших трех–четырех лет колхозы и совхозы, как сдатчики хлеба, могли дать государству хотя бы третью часть потребного хлеба. Но для того, чтобы добиться этого, нужно развернуть вовсю, не жалея сил и средств, строительство колхозов и совхозов».

Коллективизация явилась по существу «второй революцией», и, как всякая революция, она была направлена против определенной части населения. Крепнущее кулачество стало главным врагом сталинской политики в деревне, необходимым становилось насилие против него, – это было продолжение гражданской войны. А ведь помимо кулаков была значительная масса крестьян, так или иначе их поддерживавших.

По воспоминаниям В. М. Бережкова, в беседе со Сталиным Черчилль поинтересовался: напряжение нынешней войны столь же тяжело для вас лично, как и бремя коллективизации? Сталин ответил, что политика коллективизации была для него более тяжелой борьбой. «Вам пришлось тогда иметь дело с миллионами мелких хозяев», – заметил Черчилль.

– Десять миллионов, – воскликнул Сталин, возведя руки. – Это было страшно. И длилось четыре года. Но это было абсолютно необходимо для России, чтобы избежать голода и обеспечить деревню тракторами…

Сталину надо было спешить, ибо на Западе поднимал голову фашизм. Он видел: вот-вот будет открыт внешний фронт. Надо было срочно создавать индустриальную базу обороны страны. Коллективизация выступила, с экономической точки зрения, как путь к ускоренному осуществлению индустриализации. При этом настрой абсолютного большинства народа был благожелательным и оптимистичным. Сопротивление же меньшинства надо было сломить ради выживания страны, а следовательно, не только ради большинства, но и ради самих сопротивлявшихся, которые погибли бы в случае гибели страны. Понимая это, Сталин под их дудку плясать не стал, а принял решение в интересах большинства и в интересах будущего державы. Это было трудное решение, подготовившее страну к отражению смертельного врага.

К 1 марта 1930 года в колхозы было объединено 55% крестьянских хозяйств, но успех был непрочным, поскольку во многих случаях коллективизация осуществлялась против желания крестьян. 2 марта Сталин, верный своему пониманию путей коллективизации, опубликовал в «Правде» статью «Головокружение от успехов», в которой выступил с критикой насильственного объединения крестьян в колхозы. Многие колхозы после этого распались. Но позиция Сталина повлекла за собой изменение подходов к проведению коллективизации, и это возымело действие: уже в сентябре в колхозах было 60% крестьянских хозяйств.

Это была несомненный успех сталинской политики. Однако он был сопряжен с потерями. Существенно снизилось поголовье скота. Неурожай 1932-го буквально подкосил страну. Разразился голод, от которого пострадали самые хлебородные районы – Украина, Поволжье, Северный Кавказ, Казахстан. Воспользовавшись этим, «правая» оппозиция, представлявшая «десять миллионов», вновь подняла голову. Ее аргументы были такими же, как и у современных «демократов»: ликвидировали «как класс» никакого не «кулака», а просто «крепкого мужика», – это ли не преступление?! Нет, ответим, не преступление, а суровая необходимость. Ликвидировали именно кулака, а «подкулачники» («середняки», настроенные на создание собственного кулацкого хозяйства, а также бедняки, попавшие не только в экономическую, но и психологическую зависимость от кулаков) постепенно сами пошли в колхоз.

Подчиненность коллективизации интересам индустриального развития и обороны страны, несомненно, сказалась на ее темпах, сроках, методах проведения. Мы были вынуждены провести коллективизацию, так же, впрочем, как и индустриализацию, с огромными «перегрузками»: это и ограничение материального потребления, и меры принуждения относительно определенной части населения, и подавление сопротивления недовольных.

В 1930–1931 гг. на спецпоселение было выслано 381 026 кулацких семей общей численностью 1 803 392 человека. Как сегодня ясно, высылка предпринималась с целью предотвращения возможных вспышек гражданской войны в связи с противодействием кулачества неизбежному и необходимому процессу коллективизации. Впрочем, приходилось «ломать» не только классовых врагов – кулаков и подкулачников, но и тех, кто сопротивлялся в силу психологической инерции. Грандиозные социальные преобразования надо было провести ускоренными темпами, – в этих условиях были неизбежны издержки. Постановлением СНК СССР от 22 декабря 1938 года бывшим кулакам было разрешено покинуть места спецпоселения, но многие из них не воспользовались этим, и в 1941-м там оставалось 930 тыс. ссыльнопоселенцев.

Вместе с тем, во многих случаях «перегибы» не были обусловлены объективными обстоятельствами, а были связаны со склонностью и организаторов, и исполнителей к администрированию, к «кавалерийским» методам решения проблем, да нередко и с обыкновенной глупостью – ретивым усердием дураков. Сталин резко выступает против «перегибов», настолько резко, что многие не понимают его позиции, другие сознательно ее игнорируют: ускоренная, насильственная коллективизация соответствовала взглядам «левой» оппозиции, поэтому ее кадры на местах стали активными проводниками раскулачивания. Не случайно в некоторых областях номер «Правды» со статьей «Головокружение от успехов» был «арестован» – статью пытались скрыть от народа.

Тем, кто сегодня делает акцент на голоде 1932–1933 гг., разразившемся, якобы вследствие коллективизации, скажем: это не результат коллективизации, – это результат того, что коллективизация еще не завершилась и не успела обнаружить свою эффективность. Во многих же случаях голод создавался искусственно, для дискредитации сталинской власти ее противниками. В те времена легко было, при желании, блокировать правдивую информацию о положении дел в краях, областях и республиках огромной страны. Этим пользовались противники власти, а с теми, кто их разоблачал, пытались расправиться.

Михаил Шолохов смело говорил Сталину правду о том, что происходило в те годы на Дону: репрессии, порочная практика хлебозаготовок, когда у крестьян отбирали весь хлеб. Известны четыре письма, написанные им Сталину с 10 января 1931 г., и три ответные телеграммы Сталина. В первых письмах Шолохов доверительно свидетельствует: кругом голод и полный произвол, прямо организованные «посланцами партии» и «высокими людьми из края». Приводя множество фактов и цифр, он заключает: «Горько, т. Сталин! Сердце кровью обливается…» В письме от 6 апреля 1933 года, сообщив Сталину о зверских методах хлебозаготовок, Шолохов добавляет: «Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу «Поднятой целины».

А. А. Плоткин, флотский механик, потом, в 30-х годах, председатель колхоза в Вешенском районе, двадцатипятитысячник, послуживший для Шолохова одним из прототипов Семена Давыдова – героя «Поднятой целины», продолжает тему своими воспоминаниями:

«В 1933 году Вешенский район шел к посевной без хлеба, без семян, с измученной тягловой силой. С дезорганизованными и разогнанными руководящими кадрами.

Вот тогда-то Шолохов обратился с письмом к Сталину. Я видел его, читал. На девятнадцати страницах было написано. В нем Михаил Александрович рассказывал о положении, просил вмешательства ЦК.

Прошло не более 6–7 дней, и вдруг правительственная телеграмма: «Почему поздно сообщили? Назовите цифру необходимой помощи».

На следующий день Шолохов отправил второе письмо в ЦК, уже поменьше объемом, на пяти страницах. Просил помощи и одновременно присылки представителя для расследования обстановки. «Но только прошу Вас: не присылайте, пожалуйста, подхалима… пришлите настоящего большевика-ленинца».

И эта просьба была уважена, в первых числах апреля ЦК направил в район М. Ф. Шкирятова.

Мне пришлось присутствовать при разборе одного дела, и надо было слышать, с каким презрением говорил работник ЦК о коммунистах-перегибщиках.

Выездная парттройка и выездная сессия крайсуда, действовавшие в районе, были выселены. Райпрокурор Кузнецов, начальник милиции, начальник отделения ГПУ – все были сняты с работы.

В тот год благодаря Шолохову район получил 120 тысяч пудов хлеба в помощь. После этого все круто изменилось: прекратилась смертность, не стало опухших от голода людей, работа на полях пошла веселее».

Голод организовывали, чтобы дискредитировать и свалить власть, организовывали репрессии в отношении тех, кто выступал против, и здесь, как мы видим, Шолохов помогает не только землякам, но и Сталину. Освобождаются невинно осужденные, на Дон поступает хлеб. Одновременно с этим Сталин терпеливо разъясняет члену бюро Вешенского райкома ВКП(б), бунтующему против партийной политики в деревне: «…Это так. Но это не все, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление…»

Что ж, не все могли тогда достаточно глубоко уразуметь и суть, и жесткие рамки, и подводные камни политики коллективизации, – этого, заметим, и сегодня многие не разумеют, – а гениальный писатель вскоре все понял. Годы спустя шолоховед К. Прийма нашел и показал ему тексты тех сталинских телеграмм. Шолохов сказал: «Это было страшное время, не хочется о нем и вспоминать. Единственная радость – вот эти телеграммы Сталина».

Тогда же Сталин отправил в Казахстан С. М. Кирова, который увидел там жуткие картины хозяйничанья троцкистского назначенца Ш. Голощекина. В Москве даже представить себе не могли, что творится в отдаленной республике. За несколько лет под руководством этого «пламенного революционера» ее население сократилось вдвое, поголовье скота уменьшилось в десять раз. Действуя под лозунгом «пора жить цивилизованно!», Голощекин запретил кочевку, что привело к гибели скота от бескормицы и вымиранию целых поселков. Голод там случался и раньше, во время кочевок, но этот был сотворен руками «большевистского комиссара» и его подручных, кстати, из местного населения. На этом враги сталинской власти спекулируют уже семьдесят лет. А тогда С. М. Киров, действуя от имени Политбюро, настоял на снятии некоторых республиканских руководителей и аресте нескольких человек из местного управления ОГПУ, но в результате сам едва не погиб от того, что его автомобиль «вдруг» на ровной дороге перевернулся и свалился в овраг.

А ведь Ш. Голощекин был не один. В зерновых районах – на Украине, в Поволжье, где тогда разразился голод, тоже «правили» скрытые троцкисты (Х. Раковский, Я. Петерс и др.). Они возглавляли партийные организации не только в Казахстане, но и на Украине (С. Косиор), в Сибири (Р. Эйхе), на Нижней Волге (Б. Шеболдаев), на Средней Волге (М. Хатаевич), в Черноземном центре (Ю. Варейкис). Они действовали исключительно принуждением. К примеру, Хатаевич распорядился раздать оружие всем членам партии. Они организовывали массовое выселение середняков, вызывали недовольство закрытием церквей и разрушением храмов.

Таким образом, «перегибы» были делом не только негодяев и дураков, но и убежденных противников сталинской власти. Борьба с ними продолжалась. В Самару, где действовал Хатаевич, полетела телеграмма Сталина, Молотова и Кагановича: «Ваша торопливость не имеет ничего общего с политикой партии». 2 марта 1930-го в «Правде» появилась упомянутая выше статья Сталина «Головокружение от успехов». 10 марта Политбюро приняло постановление «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении». На места отправились Орджоникидзе, Молотов, Калинин и Каганович.

Придет время, появятся достаточные основания, и Сталин отправит ретивых «коллективизаторов» на скамью подсудимых, но тогда он не мог самовластно даже заменить их на высоких постах: в Кремле еще сидели их покровители. Кроме того, повторим, Сталин и не мог знать всего, что творили эти люди, вовсе не им назначенные, в различных регионах страны.

Главное же заключается в том, что голод, который на протяжении столетий нашей истории был обычным явлением и уносил миллионы жизней, стал на этот раз последним: в Советском Союзе после завершения коллективизации массового голода больше не было никогда, даже в тяжелейшие военные годы. Уже в 1939 году страна собрала рекордный урожай зерновых и с тех пор, исключая военные и первые послевоенные годы, наращивала урожаи, несмотря на постоянный отток сельского населения в город. В этом и состоял экономический эффект коллективизации.

Тем более, что этот эффект, при всей его значимости, нельзя рассматривать в отрыве от социально-культурного значения коллективизации. Она обнаружила свою экономическую эффективность как раз потому, что представляла собой прогресс, совершавшийся в социальных формах, близких и понятных «народной душе». Она всколыхнула всю толщу крестьянства, но в его массе – а это десятки миллионов – не вызвала никакого сколько-нибудь серьезного сопротивления. Если же где-то оно и было, – как правило, спровоцированное, – то по мере укрепления новой формы жизнеустройства оно сошло на нет.

Вывод предельно ясен: историческая задача проведения коллективизации в полной мере была оправдана и интересами экономики, и своей социально-культурной направленностью. Чтобы сделать страну индустриальной, надо было резко повысить продуктивность сельского хозяйства. Кроме того, в деревне надо было возродить на новой технико-экономической основе коллективистские формы жизни, основательно «размытые» вторжением капиталистических отношений и развитием кулачества. Коллективизация и стала традиционно «русским» путем создания эффективного сельского хозяйства, т. е. таким путем, который опирался на общинные традиции жизнеустройства.

Ее успех был обеспечен интенсивными поставками в колхозы сельскохозяйственной техники, прежде всего – тракторов, и минеральных удобрений, созданием машинно-тракторных станций. В 1934-м на колхозные поля вышли 380 тысяч тракторов и 32 тысячи комбайнов. Эти меры смягчили сопротивление, удержали крестьян от восстаний. Бедняки и середняки вскоре поняли, что им с кулаком не по пути. Единоличнику просто не осталось места в деревне. Кроме того, для организации колхозов в деревню было послано двадцать пять тысяч рабочих-коммунистов, составивших костяк председательского корпуса. Основным же фактором этого успеха явилось соответствие создаваемых форм организации общества традициям народной культуры России.

В речи на Первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников 19 февраля 1933 г. Сталин говорит о преимуществах жизни «по-новому», «по-артельному», «по-колхозному». Он говорит, что развитие индустрии позволит государству обеспечить деревню тракторами и сельхозмашинами, позволит «построить такую жизнь, которая давала бы возможность трудящемуся крестьянину улучшать свое материальное и культурное положение и подниматься вверх изо дня в день, из года в год». В этом он видит и новое воплощение коллективистского идеала русского человека: «При новом, колхозном строе крестьяне работают сообща, артельно, работают при помощи новых орудий – тракторов и сельхозмашин, работают на себя и на свои колхозы, живут без капиталистов и помещиков, без кулаков и спекулянтов, работают для того, чтобы изо дня в день улучшать свое материальное и культурное положение».

Верно, что мужика приходилось подчас силой «убеждать» в выгоде коллективного труда, как некогда в полезности картофеля. Новизну приходилось нередко «декретировать», «насаждать». Мужика «пересаживали» с лошади на трактор. Единоличника приходилось «носом совать» в выгоду коллективного труда. Крестьян надо было вырвать из лап частной собственности, уродующей человека. И несмотря на все трудности и «перегибы», Сталин был уверен в исторической правоте коллективизации. Так, редакция «Нового мира» не хотела публиковать главу о раскулачивании в шолоховской «Поднятой целине». Писатель, как и в случае с «Тихим Доном», обратился к Сталину. Прочитав рукопись, Сталин сказал: «Что там у нас за путаники сидят? Мы не побоялись кулаков раскулачить – чего же теперь бояться об этом писать! Роман надо печатать».

Примечательно, что со временем неоспоримое превосходство нового было признано крестьянством: мужик сам пошел в колхоз. Коллективизация позволила положить конец убожеству и темноте, нищете и невежеству. Крестьянин довольно быстро становился коллективистом, он видел: в деревню пришел трактор, появились школы, клубы и даже колхозные театры, – прокладывалась дорога к свету. Новое постепенно убеждало в своем превосходстве и побеждало. Но окончательно победить старое можно было только трудом, по-новому мотивированным. Борьба за выживание постепенно уступала место «колхозному энтузиазму», сродни тому, который господствовал на великих стройках индустриализации, – и это было залогом успеха сталинской программы социалистических преобразований.

Защита русской культуры

Известно, однако, что у нас и экономика, и политика в определенном смысле «вторичны» по отношению к идеологии: Россия страна идеократическая – здесь идеология пронизывает как экономику и политику, так и все пласты духовной культуры общества, образуя обширную идеосферу. Поэтому неудивительно, что в те годы политическая борьба тесно сплелась с борьбой в этой сфере. Противники сталинской политики надеялись сохранить свое положение, воздействуя на массы с помощью культурно-идеологических рычагов.

В результате низвержения Троцкого и его сторонников в стране, прежде всего – среди активной части населения, образовался огромный лагерь проигравших, недовольных, затаивших ненависть и жаждавших реванша. Троцкистские кадры, «скатываясь» с верхних этажей власти, оседали на других уровнях государственной иерархии, концентрировались вокруг художественной интеллигенции – людей, «имеющих голос», пишущих, разговаривающих с большой аудиторией. Они были многочисленны. Сфера идеологии и культуры стала их последним бастионом, – здесь они решили дать бой. Состоялась мобилизация сил. Они заняли места в творческих организациях и учреждениях культуры, издательствах, высших учебных заведениях. Они уверенно хозяйничали во всех областях культурной жизни – литературе, музыке, живописи, театре. Их принимали в таких привилегированных организациях, как Общество старых большевиков и Общество бывших каторжан и ссыльных.

Подобная ситуация в идеосфере была опасна в высшей степени. По словам академика И. П. Павлова, русский человек «не способен воспринимать действительность как таковую. Для него существуют только слова. Его условные рефлексы координированы не с действиями, а со словами». Отсюда иррациональная вера в то, что изречено, а особенно – что написано. Поэтому у нас так велика роль агитации, пропаганды, идеологии, роль газет, журналов, литературы, радио, телевидения. Поэтому на идеосферу обращено неослабное внимание Сталина.

Здесь, как и в политике, безраздельно господствовал классовый подход к решению всех проблем. В литературе и искусстве троцкистские кадры опирались на лозунг о пролетарской культуре, что поставило под вопрос само существование русской национальной культуры. В ее сохранении адепты «революционного» западничества видели главное препятствие на своем пути. Поэтому борьба в идеосфере стала не менее ожесточенной, чем в сфере политики. Это была борьба сторонников русского социализма против хищников, наводнивших страну и торопливо внедрявших западные суррогаты под видом революционной культуры. Это была борьба за спасение России от троцкистского, «красного» фашизма. оссии.РоссииРСталин вел ее так же напряженно и последовательно, как и политическую борьбу.

Плацдармом борьбы стало искусство во всех его жанрах. Еще до революции в страну проникли с Запада идеи авангардизма. Пролетарская культурно-просветительская организация – «Пролеткульт» – была международной организацией, насаждавшей неприятие национального, отвергавшей самобытные традиции в духовной культуре. Всеволод Мейерхольд, назначенный заведующим театральным отделом Наркомпроса, объявил себя «вождем театрального Октября». «Втаскивая» в театр безумное прочтение русской классики, он настаивал: «Дурачество и кривляние необходимы для современного театра», «на сцене не нужно бояться непристойности» и т. п. После революции он призывал «произвести денационализацию России». Спектакль «Земля дыбом» (в котором на сцене справляли естественные надобности) он посвятил «великому революционеру Троцкому».

Журнал «Искусство коммуны» провозгласил: «Мы претендуем, чтобы нам позволили использовать государственную власть для проведения своих художественных идей!» Адепты троцкизма призывали ломать все, веками создававшееся народом: «Хлам! Глаза бы не глядели. Перед Европой стыдно». Казимир Малевич вещал чисто по-европейски: «Настоящий художник не тот, кто подражает природе, а тот, кто выражает себя…» И выразил нечто предельно черное.

Сносились исторические памятники, православные храмы. В одну ночь исчезли вековые деревья на Садовом кольце. В 1930-м был взорван Чудов монастырь, в 1931-м – храм Христа Спасителя, в 1932-м исчезли Красные ворота, в 1933-м – Сухарева башня. В Москву приехал архитектор Корбюзье. Предстояло снести весь ее исторический центр и застроить стеклянными зданиями-коробками на американский манер. «До каких пор, – восклицал К. Зелинский, – мы должны беречь кирпичные кости Ивана Грозного?» Он требовал взорвать собор Василия Блаженного и здание Исторического музея.

Но проект новой Москвы затребовали наверх. Объясняя его членам правительства, архитектурный «перестройщик» манипулировал макетами сооружений русских зодчих, отбрасывая их в сторону и заменяя кубическими зданиями из бетона и стекла. Сталин медленно накалялся. Когда проектант откинул макет Василия Блаженного, он не вытерпел:

– Положи-и на место! – процедил он и решительно вышел из зала.

Обсуждение проекта провалилось. Исторический центр Москвы уцелел от разрушения.

Взрывы, уничтожавшие достояние русской культуры, были своеобразным прологом к генеральному сражению, в котором должно было заговорить стрелковое оружие. Это началось в следующем, 1934 году, в Смольном. Но об этом – позже, а пока – разговор о литературе, которая у нас всегда находилась на гребне общественных, в том числе политических, событий. Здесь идеологическая борьба в те трудные времена приняла острые формы, вплоть до попыток физической расправы с противниками, на чем сегодня тоже спекулируют, приписывая жертвы этой борьбы «злокозненной» воле Сталина.

В литературе был установлен жесткий идейный диктат, орудием которого был избран боевой «расстрельный» жанр – критика. Эти «критики» были тесно связаны с теми политическими органами, в которых все еще господствовали троцкисты. Пушкин, Гоголь, Тютчев были объявлены «буржуазными» писателями. На Достоевского был наложен запрет. Объектами их нападок стали наиболее талантливые писатели-современники, не разделявшие троцкистские взгляды: Есенин, Булгаков, Платонов, Шолохов, Фадеев, Маяковский (после отхода от их группы) и даже такой литературный гигант, как Горький.

Одним из главных идеологов «расстрельной» критики в литературе стал Бухарин. Еще в 1917-м А. М. Горький отмечал, что «люди типа Бухарина относятся к России как к «материалу» для опыта… жестокого и заранее обреченного на неудачу опыта». Позднее Бухарин выступил вдохновителем «коммунистического воспитания» с помощью кнута: «пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» («Экономика переходного периода»).

В отличие от Сталина, в детстве впитавшего «русский дух» через православное образование и воспитание, а в годы революционной молодости постоянно находившегося в самой гуще русского народа, Бухарин, выходец из космополитичной интеллигентской среды, много лет провел за границей, что не прошло даром для его мировоззрения. Русская народная культура была для него непонятна, – он не любил ее и был в числе активных ее противников.

Защита и распространение русской культуры были для него равносильны проявлениям русского шовинизма, с которым он призывал вести энергичную борьбу. В «Правде» были опубликованы его «Злые заметки», в которых он клеймил «есенинщину» как проявление «юродствующего quasi-народного национализма». В есенинском творчестве Бухарин видел «возврат к Тютчеву» (которого он называл «черносотенцем»), поэтизацию рабского исторического прошлого, идеологию кулачества, но «не заметил» лирического пафоса русского патриотизма: «Есенинщина» – это самое вредное, заслуживающее самого настоящего бичевания явление нашего литературного дня. По «есенинщине» нужно дать хорошенький залп».

Штабами литературной оппозиции сделались созданная в 1925 году, после распада «Пролеткульта», «Российская ассоциация пролетарских писателей» (РАПП), «Левый фронт искусств» (ЛЕФ) и журнал «На посту». Здесь преследовалась великая русская литература, здесь слово «патриот» было по существу ругательным: господствовала ультрареволюционность «интернационалистов», готовых пожертвовать Россией во имя мировой революции.

«Творческие» силы тесно сомкнулись с карательными органами, которые тоже оставались гнездом троцкистов. Их литературную группировку возглавлял Леопольд Авербах, непосредственно связанный с ОГПУ. По сути дела, литературная критика выражала взгляды Лубянки, а поэтому стала страшной силой. Публицист Михаил Кольцов, заканчивая свои разгромные статьи, предлагал жертвам его нападок, не теряя времени, отправляться в тюрьму: «Вас там ждут».

Начатая в 1925-м в журнале «Россия» публикация романа Михаила Булгакова «Белая гвардия» была прекращена по указанию сверху, а журнал был закрыт. Тогда писатель пишет пьесу «Дни Турбиных», в основе которой – сюжет и образы «Белой гвардии». Появление спектакля на театральной сцене, где тогда диктаторствовала «мейерхольдовщина», произвело впечатление разорвавшейся бомбы. «Комсомольская правда» назвала автора «новобуржуазным отродьем», ненавидящим рабочий класс и его коммунистические идеалы. Критика спектакля была призывно-уничтожающей: «Классовый враг на сцене!», «Долой белую гвардию!», «Ударим по булгаковщине!», «Разоружим классового врага в театре, кино и литературе!», – и таких «рецензий» были сотни. Театры один за другим стали отказываться от пьес Булгакова.

Сталин любил театр, особенно выделял Большой и МХАТ. Спектакль по булгаковской пьесе, который шел только во МХАТе, он смотрел пятнадцать раз! В общей сложности это около сорока часов, – почти двое суток. И ни разу не ушел, не дождавшись, пока стихнут последние восторженные аплодисменты. Иногда приглашал в ложу актеров или отправлялся к ним за кулисы. Н. П. Хмелеву, исполнявшему роль Алексея Турбина, улыбаясь, сказал: «Вы знаете, я просто влюбился в усики вашего героя!».

О чем он думал, сидя в самом углу директорской ложи с погасшей трубкой и переживая события на сцене? Ведь он видел чуждый ему буржуазный мир, людей в погонах, с которыми он воевал под Царицыном и Петроградом, на Северном Кавказе и в Донбассе. Может быть, слушая, как они рассуждают о судьбах России, и помня, как самоотверженно они сражались «за единую и неделимую», он задавался вопросом: почему же они, служа Отечеству, с такой яростью воевали с его народом? Чтобы отстоять Россию, надо было победить ее народ? Для Сталина это было неприемлемо. И можно предположить, что с каждым просмотром он все отчетливее видел классовую ограниченность не только «белой» идеи, но и вообще – ограниченность абсолютизированного, противопоставленного национальному, классового подхода в политике. Возможно, он все больше проникался мыслью о том, что решить классовые вопросы русского пролетариата можно лишь построением мощного многонационального государства, в котором торжествовала бы духовная культура – наследие многовековой истории всех народов великой страны…

Конечно, он понимает неоднозначность производимого пьесой впечатления: кому-то она кажется поэтизацией белогвардейщины, – но это его не смущает. В письме Билль-Белоцерковскому от 2 февраля 1929 г. он пишет, что от нее больше пользы, чем вреда: «Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, с большевиками, ничего не поделаешь».

В 1933-м в Россию окончательно вернулся крупнейший писатель современности Максим Горький, полностью принявший программу Сталина и ставший главой советской литературы. Сталин часто заглядывал к нему в особняк у Никитских ворот, где они подолгу и неторопливо беседовали у камина. Это была труднейшая пора: литературная жизнь в стране напоминала открытую войну двух лагерей. Старый писатель был объявлен «замаскировавшимся врагом». В ситуации разбирался ЦК ВКП(б). Появилось его постановление «О выступлении сибирских литераторов и литературных организаций против Максима Горького». Это была мощная защита. Но то был Горький, живой классик, защитить же каждого советского писателя постановлением ЦК было, конечно, невозможно.

Сталин во многих случаях вынужден вмешиваться лично. Он высоко ценит Булгакова за его смелость в борьбе с врагами русской культуры. Когда в 1932 году, после запрещения всех его пьес, он был принят на работу в Художественный театр, один московский драматург встретил его в клубе писателей и спросил, на какую роль его туда пригласили, Булгаков ответил резко и громко: «На должность штатного контрреволюционера с хорошим окладом». В одной из бесед с Горьким Сталин эмоционально замечает: «Вот Булгаков! Тот здорово берет! Против шерсти берет!.. Это мне нравится!»

«Избиение» Булгакова, между тем, продолжалось. В «бухаринском» издании Большой Советской Энциклопедии его охарактеризовали как выразителя интересов «правобуржуазных слоев» общества. Он писал пьесы, их «рубили»; он писал оперные либретто, но сама их тематика («Минин и Пожарский», «Петр Великий», «Мертвые души», «Война и мир») вызывала ярость «критики». Наметилось было сотрудничество с Театром сатиры, однако вмешался Мейерхольд, заявив, что он не позволит «белогвардейцу пролезть на эту сцену». Уловив момент предельной занятости Сталина, сняли его спектакль во МХАТе. Для автора это был жизненный крах, у него не было средств к существованию. В отчаянии он пишет письмо Сталину. Через некоторое время в его квартире раздался телефонный звонок:

– Я извиняюсь, товарищ Булгаков, что не смог быстро ответить на ваше письмо. Но я очень занят. Ваше письмо меня заинтересовало. Мне хотелось бы с вами переговорить лично. Я не знаю, когда это можно сделать, так как, повторяю, я крайне загружен, но я вас извещу, когда смогу вас принять.

Таким было начало разговора. Потом Сталин посоветовал обратиться в дирекцию МХАТа с заявлением о работе. «Они не откажут», – пообещал он. На следующий день, едва Булгаков переступил порог любимого театра, где, несмотря на разгромную критику, шел «скандальный» спектакль по его пьесе, ему сообщили, что он «проведен приказом» на должность режиссера.

Вопрос о соотношении и взаимосвязи классового и национального в развитии страны был глубоко осмыслен Михаилом Шолоховым в романе-эпопее «Тихий Дон». Писатель ярко и масштабно выразил идеологию и психологию народной жизни. Сегодня его имя известно каждому русскому человеку. Но не все знают, что он сумел реализовать свой талант и «состоялся» как великий писатель благодаря вниманию и поддержке со стороны Сталина. Без его покровительства он был бы просто уничтожен. Ядовитая критика не прекращалась с выхода в свет первой книги романа. Появилась версия о плагиате: не роман, а «воспоминания белогвардейца». К. Радек обвинил автора в политической безграмотности.

В 1929 г., еще до личного знакомства с Шолоховым, Сталин пишет в цитированном выше письме Ф. Кону: «Знаменитый писатель нашего времени тов. Шолохов в своем романе допустил ряд грубейших ошибок и неверных сведений… но разве из этого следует, что «Тихий Дон» – никуда не годная вещь?»

Их первая встреча состоялась в 1931 г. и была связана с публикацией третьей книги «Тихого Дона» в журнале «Октябрь». Публикация была прекращена в январе 1929 года, потому что рапповские руководители усмотрели в книге искажение исторической правды и оправдание контрреволюционного восстания, поднятого донским казачеством в тылу Красной Армии в 1919-м. Шолоховская трактовка тех трагических событий не случайно была встречена в штыки в троцкистской среде: писатель увидел и талантливо обрисовал, как политическая борьба, опирающаяся на «ортодоксию» классового подхода «в чистом виде» и не считающаяся с нравственными нормами, выработанными тысячелетней народной культурой, порождает экстремизм, сеет злобу и ненависть, оживляет первобытные инстинкты и ведет к самоистреблению народа. Сознавая эти издержки гражданской войны, писатель сумел выразить в романе, наряду с классовой, также и общенародную правду.

Немногие смогли тогда понять и оценить этот проницательный взгляд. А. М. Горький, зная, какие силы сопротивляются публикации, понял, что «пробить» ее продолжение можно только с опорой на авторитет Сталина: если он «даст добро», никто не решится запретить. Горький устраивает встречу Шолохова со Сталиным у себя на подмосковной даче.

Литературовед Ф. Г. Бирюков, хорошо знавший Шолохова, пишет:

«Я приехал рано, – рассказал мне Михаил Александрович. – Пока ждали Сталина, пошел погулять по дачному месту. Когда вернулся, то увидел: в зале за длинным столом сбоку сидел Сталин, с торца – Горький. Стоял самовар. Входя, услышал слова Сталина: «Ну что же из того, что будут говорить о книге за границей?»

Я понял: разговор шел о моей рукописи. Сел за стол. Сталин, хорошо знавший содержание первых книг и новой рукописи (видимо, ему дал почитать Горький), задавал вопросы, которые касались исторических фактов. Мои ответы убедили его в том, что роман ставит острые проблемы, служит нашему делу, а не белой эмиграции, поэтому его надо продолжать печатать. Сомнения, которые возникли у Горького, были рассеяны. Договорились о том, чтобы снять запрет на третью книгу».

Более подробный рассказ Шолохова об этой встрече записал журналист и ученый-шолоховед К. И. Прийма: «…И когда я присел к столу, Сталин сразу со мной заговорил… Говорил он один, а Горький сидел молча, курил папиросу и жег над пепельницей спички… Вытаскивал из коробки одну за другой и жег – за время беседы набросал полную пепельницу черных стружек… Сталин начал разговор со второго тома «Тихого Дона» вопросом: «Почему в романе так мягко изображен генерал Корнилов? Надо бы его образ ужесточить…». Я ответил, что в разговорах Корнилова с генералом Лукомским, в его приказах Духонину и другим он изображен как враг весьма ожесточенный, готовый пролить народную кровь. Но субъективно он был генералом храбрым, отличившимся на австрийском фронте. В бою он был ранен, захвачен в плен, затем бежал из плена в Россию. Субъективно, как человек своей касты, он был честен, закончил я свое объяснение… Тогда Сталин спросил: «Как это – честен?! Раз человек шел против народа, значит, он не мог быть честен!» Я ответил: «Субъективно честен, с позиций своего класса. Ведь он бежал из плена, значит, любил Родину, руководствовался кодексом офицерской чести… Вот художественная правда образа и продиктовала мне показать его таким, каков он есть в романе… Самым убедительным доказательством того, что он враг – душитель революции, являются приводимые в романе его приказы и распоряжения генералу Крымову – залить кровью Петроград и повесить всех депутатов Петроградского совета!» Сталин, видимо, согласился со мною и задал вопрос: откуда я взял материалы о перегибах Донбюро РКП(б) и Реввоенсовета Южного фронта по отношению к казаку-середняку? Я ответил, что в романе все строго документально. А в архивах документов предостаточно, но историки их обходят и зачастую гражданскую войну на Дону показывают не с классовых позиций, а как борьбу сословную – всех казаков против иногородних, что не отвечает правде жизни. Историки скрывают произвол троцкистов на Дону и рассматривают донское казачество как «русскую Вандею»! Между тем на Дону дело было посложнее… Вандейцы, как известно, не братались с войсками Конвента французской буржуазной революции… А донские казаки в ответ на воззвание Донбюро и Реввоенсовета Республики открыли свой фронт и побратались с Красной Армией. И тогда троцкисты, вопреки всем указаниям Ленина о союзе с середняком, обрушили массовые репрессии против казаков, открывших фронт. Казаки, люди военные, поднялись против вероломства Троцкого, а затем скатились в лагерь контрреволюции… В этом суть трагедии народа!..

Сталин подымил трубкой, а потом сказал: «А вот некоторым кажется, что третий том «Тихого Дона» доставит много удовольствия белогвардейской эмиграции… Что вы об этом скажете?» – и как-то очень внимательно посмотрел на меня и Горького. Погасив очередную спичку, Алексей Максимович ответил: «Белогвардейцы даже самые положительные факты о нас могут перевернуть и извратить, повернув их против Советской власти». Я ответил Сталину: «Хорошее для белых удовольствие! Я показываю в романе полный разгром белогвардейщины на Дону и на Кубани!» Сталин снова помолчал. Потом сказал: «Да, согласен! – и, обращаясь к Горькому, добавил: «Изображение хода событий в третьей книге «Тихого Дона» работает на нас, на революцию!» Горький согласно кивнул: «Да, да…» За всю беседу Сталин ничем не выразил своих эмоций, был ровен, мягок и спокоен. А в заключение твердо сказал: «Третью книгу «Тихого Дона» печатать будем!»

Это была счастливая встреча, это было «сотворчество понимающих». Оба они понимали революцию не только как классовое столкновение, но и как национальное народное движение. Сделав несколько принципиальных замечаний писателю по содержанию «Тихого Дона», Сталин санкционировал его дальнейшую публикацию. Благодаря поддержке вождя Шолохову была присуждена Сталинская премия 1-й степени.

Остро чувствовавший пульс общественной жизни, Сталин посоветовал тогда Шолохову на время приостановить работу над «Тихим Доном», чтобы снять «общественную напряженность». Вот ведь как: «диктатор» не может не считаться с позицией общественных кругов, не заинтересованных в представлении обществу правды революции во всей ее полноте, а также и с мнением тех, кто не понимал этой правды.

Вместе с тем понятно желание вождя видеть талантливое изображение сложнейших процессов коллективизации. Так появилась первая книга романа «Поднятая целина» В начале 30-х Сталин пишет Л. М. Кагановичу из Сочи: «В «Новом мире» печатается новый роман Шолохова «Поднятая целина». Интересная штука! Видно, Шолохов изучил колхозное дело на Дону. У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он – писатель глубоко добросовестный, пишет о вещах, хорошо известных ему».

Писатель Николай Корсунов вспоминает, что однажды в разговоре о той первой их беседе с вождем на вопрос: «Какое впечатление произвел на вас тогда Сталин?» – Михаил Александрович ответил:

«Был внимательным, ровным. Чувствовалось в нем обаяние, умение расположить к себе. Проявил терпение к моей некоторой горячности, было-то мне всего двадцать шесть… Да и время было другое. Тогда невозможно было даже представить в лице Сталина тирана… А в 37-м наша встреча, возможно, могла закончиться совсем иначе и для меня, и для книги. Но тогда Сталин сказал Горькому, что доводы товарища Шолохова убедительны. События в третьей книге «Тихого Дона», в частности в 6-й части, написаны исторически верно. В общем, именно Сталин разрешил, помог мне напечатать «Тихий Дон» и «Поднятую целину» так, как я хотел».

У них была переписка и по другим вопросам, в том числе, о продовольственном положении на Дону. Сталин незамедлительно откликался на его письма, в результате чего многие жители Дона были спасены от голода, организованного там врагами сталинской власти. Но ему этой смелости и настойчивости не простили. Может быть, говоря о 37-м, он имел в виду тот предельный накал политической борьбы, исключавший всякие компромиссы и вынуждавший «рубить сплеча». Известно однако, что чуть позже, в 38-м, Сталину пришлось спасать уже не произведения Шолохова, а самого писателя.

Его ненавистники, по-видимому, опасались дальнейшего разоблачения своих позиций: ведь у него как среди белых есть заблудившиеся, но субъективно честные русские патриоты, так и среди большевиков есть экстремисты, алчущие крови, способные «спалить Россию в костре мировой революции» Им было недостаточно сплетен о плагиате. Пользуясь попустительством Ежова, к тому времени уже утратившего те качества, благодаря которым он был вознесен на всемогущую Лубянку, они попытались уничтожить писателя физически.

В 1937–1938 гг. Ростовскими органами НКВД было создано «дело», в котором Шолохову приписывалось участие в подготовке антисоветского восстания. Уже были арестованы руководители Вешенского района, но Шолохов, узнав о грозящем аресте, тайно уезжает в Москву и является в Кремль, к Сталину. Устроив разбирательство на специальном совещании, Сталин распорядился наказать виновных, а арестованные и сам Шолохов были спасены от неминуемой расправы. На этом совещании Сталин говорил, что секретарь Ростовского обкома партии Евдокимов два раза приходил и требовал санкции на арест Шолохова, который контактирует с бывшими белогвардейцами. Сталин сказал ему: «Как же писатель должен писать о белогвардейцах и не знать, чем они дышат».

Иногда удивляются: почему же Сталин спасал людей, попавших в «лапы» врагов, вместо того чтобы отстранить этих врагов от власти? Не надо упрощать положение. Враги ведь старались не обнаруживать себя, арестовывали людей, только собрав соответствующие улики, а Сталин, естественно, не мог сам разбираться в каждом отдельном случае, как это было с Шолоховым (кстати, за этим последовало отстранение Ежова от поста наркома внутренних дел). Поэтому ему приходилось в одних случаях полагаться на ходатайства авторитетных людей, в других – на собственное чутье, либо на то и на другое одновременно.

Так, Л. М. Леонов, в борьбе с разрушителями русской культуры поступавший нередко наперекор рапповскому руководству, не однажды рисковал попасть в руки троцкистского ОГПУ. Искусствовед В. А. Десятников, друживший с писателем, рассказывает:

«Шесть раз заносился топор над головой Леонова. Но не суждено ему было умереть на Лубянке, в лагере, тюрьме. Щитом, оградившим писателя, как он сам считал, были предельной значимости слова Горького, сказанные о нем Сталину в 1931 году в присутствии самого Леонова. Что это были за слова, Л. М. так и не сказал: дескать, неудобно даже произносить. Сталин в тот раз только ус крутил и три четверти минуты смотрел на Леонова испытующим, тяжелым взглядом. Леонов выдержал этот взгляд, не спрятался «за ширму», как говорили в окружении вождя. Сталин, кивнув головой, лаконично ответил Горькому: «Понимаю».

Автор продолжает: «Я, конечно, догадываюсь, какие охранительные слова о Леонове сказал Сталину Горький. Они обедали в тот день ввосьмером: Горький, Сталин, Леонов, Бухарин, Ворошилов, полярный летчик Чухновский, сын Горького Максим и его жена. Спустя пять лет Горький умер, но слова его о Леонове крепко запомнил Сталин. И сказанная Сталину фраза, думаю, была предельно лаконична: такие писатели, как Леонов, рождаются в России раз в сто лет».

Слова Горького для Сталина, конечно же, были очень значимы, но у него, как видно отсюда, был и свой способ проверки искренности человека. Другой леоновский знакомец, писатель Сергей Харламов, утверждает, что «обмен взглядами» произошел в ответ на реплику Леонова о наказании: «Накажите, накажите меня, Иосиф Виссарионович, но сделайте это сами, другим не поручайте», и взгляд вождя, долгий, пристальный, немигающий взгляд в упор «зрачок во весь глаз», сорок секунд, и он вынес этот взгляд, не отвел глаза и был спасен».

После Горького столь же авторитетным было для Сталина ходатайство Шолохова. М. А. Платонова, жена писателя Андрея Платонова вспоминала о том, как был освобожден из лагеря их сын Антон:

«Когда Тошеньку арестовали, вскоре пришел к Андрею Шолохов: «Андрей, я буду у Сталина просить за своего племянника-дурака, хочешь, я попрошу у него за Тошку?» – «Ну, что ж, проси», – говорит Андрей. А потом Шолохов нам рассказал, что когда он просил Сталина, тот вызвал Берию: «Зачем тебе этот мальчишка, отпусти его», – говорит ему Сталин. Берия что-то ответил – и тут они стали ругаться по-грузински матом. Ничего у Шолохова тогда не вышло».

«Позже он опять просил у Сталина. Тошу отпустили».

Только личное покровительство Сталина спасло тогда Анну Ахматову, благодаря его содействию был освобожден из заключения ее сын Лев Гумилев. Поэтесса писала в стихах, посвященных Сталину:

Пусть миру этот день

Запомнится навеки,

Пусть будет вечности

Завещан этот час,

Легенда говорит о мудром человеке,

Что каждого из нас от смерти спас…

В некоторых случаях Сталин и сам обращался к людям, которым он доверял, с просьбой поручиться за обвиняемого. К примеру, он сам позвонил Борису Пастернаку и просил, уговаривал его вступиться за арестованного поэта Осипа Мандельштама. Представим себе картину: у Сталина на столе лежит злобный, оскорбительный стишок, написанный о нем этим человеком, а он ищет для него защиты и оправдания, потому что видит в нем Мастера. «Ведь он мастер? Мастер?» – то ли спрашивает, то ли убеждает он Пастернака, но, так ничего и не добившись от него, всердцах бросает телефонную трубку.

И все-таки вмешательство Сталина спасло тогда Мандельштама. «Литературоведы» ограничились тем, что отправили его не в лагерь, а в ссылку, в Воронеж, где он многое переосмыслил, увидев своими глазами жизнь народа. Она резко контрастировала со столичной жизнью. И он записывает: «Величие русской культуры уходит корнями в тысячелетнее народное бытие». По возвращении из Воронежа на одном дыхании пишет «Оду» Сталину, с чьим именем связано преображение страны. Этого «литературоведы» ему не простили. Троцкистствующий идеолог Соломон Розенталь обвинил его в великодержавном шовинизме. В. Ставский, один из главных литчиновников, написал на Лубянку: «Помогите решить вопрос о Мандельштаме». Я. С. Агранов, главный лубянский «спец» по творческим работникам, подписал ордер, и Мандельштаму дали пять лет лагерей, отправив по этапу во Владивосток. По дороге он умер от истощения и болезней.

Покровительство Сталина спасло многих писателей, мысливших в рамках не классового только, но и национального, или, как мы теперь сказали бы, цивилизационного подхода. Без его поддержки они были бы уничтожены антироссийской троцкистской машиной. Пытались травить Алексея Толстого за повесть «Хлеб», где главным героем был Сталин. Даже мертвого Владимира Маяковского пришлось защищать от нападок, которые прекратились только после того, как 5 декабря 1935 г. «Правда» опубликовала сталинские слова: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи».

В этой борьбе Сталин опирался на авторитет Горького, которому он безгранично доверял, не имея возможности сам вплотную заниматься всеми делами культуры. Вернувшись из Италии, он стал негласным «наркомом» советской культуры. К нему в Горки часто приезжал посоветоваться Сталин (как всегда, без охраны). Во время лечения Горького на юге он постоянно интересовался его здоровьем. Советовал написать статью в защиту молодого композитора Дмитрия Шостаковича, по которому «ударила» тогда «Правда». Но Горького тоже свели в могилу.

Именитых борцов с русской культурой Сталин сурово одергивал, как говорится, невзирая на лица. Так было с популярным тогда Демьяном Бедным, который издевательски перетолковывал Евангелие («Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна»), методично третировал русскую историю и культуру, требовал убрать памятник Минину и Пожарскому и т. п. После появления в «Правде» его басни «Слезай с печки», где русский мужик предстает как вечный пьяница и лежебока, Сталин пишет ему письмо: «Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу и прежде всего русскому рабочему классу. А Вы? Стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что «лень» и «стремление сидеть на печке» являются чуть ли не национальной чертой русских вообще… Нет, высокочтимый т. Демьян – это не большевистская критика, а клевета на наш народ!»

Демьян написал Сталину гневное письмо, отметил свои заслуги, требуя более бережного отношения к себе. Сталин ответил: «Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот, когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, вы вдруг зафыркали. На каком основании? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Побольше скромности, т. Демьян.

И. Сталин».

Но всех одернуть было невозможно. Исаак Бабель вторил Демьяну: «Грязная, косматая старуха, чудовищная Россия…» Ему, певцу Молдаванки, оставался ближе лихой Беня Крик, король одесских бандитов. «Белые» и «красные» ему были одинаково ненавистны. И таким литераторам было несть числа. Можно ли было оставлять все как есть? Разумеется, нет: такое состояние дел в литературе препятствовало развитию народного самосознания.

Сталин принимает ряд мер. Общество старых большевиков и Общество бывших каторжан и ссыльных вместе с их журналом и издательством были закрыты после ряда троцкистских вылазок; заодно была ликвидирована и Еврейская секция ВКП(б). После того как «Правда» обрушилась на пьесу А. Н. Толстого о Петре Великом, Сталин поспешил вмешаться: редактора сменили. Появилось постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций». В 1932-м решением ЦК был ликвидирован РАПП – бастион троцкизма в идеосфере. Разорено гнездо хозяйничавших в литературе троцкистствующих «литературоведов».

Сталин высказывается за создание единого, свободного от групповщины Союза советских писателей и активно участвует (во главе специальной комиссии ЦК, которая, в частности, определила творческий метод советской литературы как «социалистический реализм») в подготовке его первого съезда. Он состоялся в августе 1934 г. и работал целых две недели. Председателем Союза был избран А. М. Горький.

В выступлении на этом съезде вождь назвал писателей инженерами человеческих душ и приравнял литературу к важнейшему государственному делу. Писатели, полагал он, должны помочь советскому народу осуществить грандиозные пятилетние планы. Этой линии он придерживался неукоснительно, опираясь прежде всего на тех литераторов, которые глубоко выражали народную правду.

Потом окажется, что многие на съезде были неискренни, прежде всего, главный докладчик Бухарин, групповщина сохранилась, в правлении Союза оказались такие махровые троцкисты, как, например, Каменев, Кольцов, Пильняк. Они хотели закрепиться и дождаться счастливого часа. Но Сталин шел дальше: в начале 1936 г. был создан Комитет по делам искусств при Совнаркоме СССР.

В результате не только сфера политики, но и идеосфера постепенно очищается от тех, кому было чуждо все русское, ставшее теперь советским. Но это вызывает ярость оппозиции, которая ощущает безуспешность своих попыток вернуть ускользающую власть. Проиграв в других формах борьбы, оппозиция выходит на «тропу войны».

1937-й

Как можно судить по вышесказанному, 1937 год явился лишь своеобразным апофеозом длительной и ожесточенной идейно-политической и организационно-партийной борьбы, в ходе которой оппозиция все более теряла почву под ногами. С начала 30-х она стала искать новые пути к тому, чтобы вернуться к власти и повернуть штурвал государственного корабля в желаемую сторону. В конце 1932 года вся антисталинская оппозиция сплотилась вокруг единого центра, в недрах которого вызревал антигосударственный заговор.

С выходом на этот этап борьбы оппозиция затаилась. Она, по признанию И. Бакаева, одного из руководителей троцкистского подполья, стремилась путем распространения клеветнической информации воспитать своих единомышленников «в духе злобы, враждебности к существующему руководству ВКП(б) и Сов. правительству, в частности, и в особенности к т. Сталину»

Состоявшийся в начале 1934 г. XVII съезд ВКП(б) вошел в историю как «съезд победителей». Троцкисты-партийцы (как потом троцкисты-писатели на первом Всесоюзном съезде писателей) пели «осанну» Сталину, славословили его имя. С покаянными речами выступили Бухарин, Зиновьев, Преображенский, Ломинадзе, Рыков, Томский. Только потом, в ходе судебных процессов, стало известно, что многие делегаты, прежде всего «бывшие» оппозиционеры, публично лили елей, а втайне готовились к реваншу путем государственного переворота. Именно этим объясняется, что из 1966 делегатов съезда 1108 были впоследствии арестованы, из 139 членов ЦК, избранного съездом, 98 были разоблачены и расстреляны как враги народа.

И хотя эти разоблачения еще впереди, Сталин самобичеванию троцкистов и бухаринцев не верит. Он понимает, что тлеющая внутренняя энергия разрушения государства рано или поздно «заявит» о себе. Оппозиция тайно ведет против него настоящую войну: секретные встречи с Троцким, организация вредительства на производстве и т. д. Чувствуя, что враждебные силы пытаются консолидироваться, он принимает «превентивные» меры: с целью избавления от оппозиционеров, пассивных членов партии и приспособленцев в партии стали проводиться «чистки».

Одновременно он предупреждает партию о том, что по мере успехов социализма остатки эксплуататорских классов будут «идти на более острые формы борьбы». Действительно, теряя все надежды на возвращение к власти политическим путем, оппозиция переходит к тактике крупномасштабных заговоров и подготовки вооруженного свержения власти путем государственного переворота. Рассекреченные ныне документы свидетельствуют, что к той поре «оппозиционеры» были готовы к вооруженному выступлению. При этом они рассчитывали на сотрудничество с Гитлером.

Учитывая трудность организации широкого сопротивления власти, они избрали тактику индивидуального террора, – таким было, по словам Бакаева, категорическое требование Троцкого. Террористические методы «оппозиции» стали главенствующими. Были разработаны детальные планы убийства Сталина, Кирова, Орджоникидзе, Ворошилова, Кагановича, Жданова. Были подготовлены группы боевиков. По замыслу заговорщиков, террористические акты должны были произойти одновременно в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске и других крупных городах страны. Расчет строился на том, что уцелевшие от расправы руководители пойдут на переговоры с оппозицией. Каменев говорил на следствии, раскрывая содержание заговора:

«Первый и казавшийся нам наиболее реальным вариант (захвата власти) заключался в том, что после совершения террористического акта над Сталиным в руководстве партии и правительства произойдет замешательство и с нами, лидерами троцкистско-зиновьевского блока, в первую очередь с Зиновьевым, Каменевым и Троцким, вступят в переговоры.

Появление Троцкого и активное его участие в борьбе за захват власти предполагалось как само собой разумеющееся.

Кроме того, мы считали не исключенным, что при организации новой правительственной власти в ней примут участие также и правые Бухарин, Томский и Рыков».

Но это будет потом, а пока Сталин теряется в догадках: кто же работает против него? кому можно верить? Ведь от этого зависят успехи его грандиозного социального «проекта». Надежда была только на органы государственной безопасности. Он однажды назвал ОГПУ печенью государства. Обязанность этого важнейшего органа – выводить из организма всевозможные яды. Однако печень эта изначально была сильно инфицирована троцкизмом. ВЧК–ОГПУ создавалась для борьбы с противниками «перманентной революции» и свою миссию выполняла достойно. «За анекдот» брали только «избранных», т. е. неугодных троцкистам, и с этим ничего нельзя было поделать, пока силы троцкистской оппозиции не были ослаблены и не сменено руководство страны, а это ведомство – укомплектовано сталинскими кадрами.

После Ф. Э. Дзержинского, в 1923–1927 гг., ОГПУ возглавлял троцкист А. Г. Белобородов. Ставший вслед за ним председателем этого ведомства В. Р. Менжинский в его кадровом составе не изменил ничего. После его смерти в мае 1934 г. был создан наркомат внутренних дел, в состав которого вошло ОГПУ. При НКВД было создано Особое совещание, которое имело право приговаривать к ссылке до 5 лет, депортации или принудительным работам. Это было вынужденной мерой по стабилизации политической обстановки в стране. Подобный орган, кстати, существовал в царской России после убийства в 1881 г. Александра II. Наркомат возглавил Г. Г. Ягода, как выяснилось в дальнейшем, попустительствовавший оппозиционерам. Троцкистское руководство НКВД использовало новую структуру для расправы со своими противниками.

На протяжении 1934 года одна за другой следовали попытки террористических актов против Сталина. Была организована засада на дороге от Кремля к «ближней» даче, там, где дорога поворачивает в лес. Возглавлял группу Пикель, бывший секретарь Зиновьева. Рассматривались варианты убийства Сталина во время демонстрации на Красной площади, на пленуме Исполкома Коминтерна. Эти попытки удалось пресечь, а боевик Файвилович, засланный из Германии, сам сдался органам безопасности. Но «инфицированное» ведомство Г. Г. Ягоды не могло быть эффективным в противодействии заговорщикам. Более того, по-видимому, именно оно претендовало на руководство государственным переворотом.

1 декабря 1934 года был убит ближайший соратник и друг Сталина, ставший к той поре фактически вторым человеком в партии, убежденный, непримиримый и последовательный противник троцкизма С. М. Киров. Для Сталина, как свидетельствует его приемный сын Артем Сергеев, это был удар в сердце. А. М. Горький отчеканил слова своего приговора: «Если враг не сдается, его уничтожают!» Он тогда уже не сомневался, что отлита пуля и для Генерального секретаря. Своим призывом к уничтожению врагов этот великий гуманист открыто занял место на баррикаде рядом с ним. После похорон Кирова он послал Сталину письмо с предостережением: «…Я совершенно убежден, что так вести себя Вы не имеете права. Кто встанет на Ваше место, в случае, если мерзавцы вышибут Вас из жизни? Не сердитесь, я имею право беспокоиться и советовать».

В тот же день, 1 декабря, был введен в действие закон о чрезвычайных мерах против политического терроризма. По этому закону адвокаты в суде по делам такого рода не предусматривались, приговор был окончательным и приводился в исполнение немедленно...

Поистине абсурдно, что сегодня даже некоторые историки, берущиеся за разоблачение мифов о Сталине, творят новые мифы, утверждая, будто Сталин «воспользовался» убийством С. М. Кирова, для «сведения счетов» с оппозицией. Сделал он это якобы потому, что именно тогда был взят курс на разрыв с идеей всемирной пролетарской революции. Подчеркнем еще раз, что Сталин этой идеи не придерживался никогда.

Убийство С. М. Кирова было «пробой сил» заговорщиков, на что указывают многие факты. В качестве непосредственного исполнителя был избран психически неуравновешенный ненавистник С. М. Кирова, некто Л. В. Николаев, возомнивший себя новым Желябовым. Охрана дважды арестовывала его с заряженным револьвером и маршрутом движения С. М. Кирова в кармане, но по приказу И. В. Запорожца, одного из руководителей ленинградского ГПУ, его отпускали. 1 декабря его провели в Смольный и оставили в коридоре, по которому должен был пройти С. М. Киров. В половине пятого Сергей Миронович покинул свой кабинет и направился на заседание. В нескольких шагах от двери, за которой его ждали собравшиеся, он был убит двумя выстрелами в спину.

Николаев был задержан охраной на месте преступления. Выяснилось, что его непосредственное окружение составляли открытые и убежденные троцкисты – сторонники террористических методов борьбы против сталинской власти. В дневниковой записи он называл своими единомышленниками секретарей Ленинградского губкома комсомола Котолынова, Антонова и Шатского. На первом же допросе он заявил, что действовал по приказу из Москвы.

Утром 2 декабря на специальном поезде в Ленинград приехали Сталин, Молотов, Жданов, Ворошилов, Ягода, Ежов и Вышинский. Они направились в Смольный, где Сталин лично допросил Николаева. В тот же день при невыясненных обстоятельствах погиб начальник охраны Кирова – единственный очевидец происшедшего. Была арестована его жена, – выясняли, что рассказывал ей муж, и после допросов отправили в психиатрическую лечебницу. Вскоре стало известно, что она… отравилась. Действовала чья-то рука, обрубающая нити заговора.

Народ требовал раскопать вражеское подполье на всю глубину. Сталин поручил контроль за расследованием обстоятельств убийства Н. И. Ежову, секретарю ЦК ВКП(б), курировавшему органы безопасности. Следствие установило, что за спиной Николаева скрывались высокопоставленные заговорщики. 15 декабря на заседании Ленинградского горкома партии преемник С. М. Кирова сталинский выдвиженец А. А. Жданов, опираясь на материалы следствия, заявил, что убийство было организовано молодежной секцией зиновьевской оппозиции – «Ленинградским террористическим центром». Арестованные комсомольские вожаки не скрывали своего преклонения перед Троцким и Зиновьевым.

На следующий день в Москве были арестованы Зиновьев и Каменев. Через неделю они были приговорены особым совещанием НКВД к административной ссылке за недостатком улик об их участии в убийстве. Члены «Ленинградского террористического центра» (13 человек) в ходе закрытого судебного заседания 29 декабря 1934 года были приговорены к высшей мере наказания и в тот же день расстреляны. Затем в течение весны 1935-го из Ленинграда были выселены активные оппозиционеры-зиновьевцы. Были арестованы и осуждены руководитель ленинградского ГПУ Ф. Медведь и его заместитель И. Запорожец, но троцкисты оберегали своих: оба получили всего лишь по три года и отправились руководить стройками – Беломорканалом и Дальстроем.

Не успели Зиновьев и Каменев отбыть к месту ссылки, как появились свидетельства их причастности к вооруженному заговору. В середине января 1935 г. их судили повторно и отправили в Верхне-Уральскую тюрьму для политических заключенных. В мае была создана специальная комиссия по государственной безопасности, в которую вошли Сталин, Ежов, Жданов, Маленков и еще несколько членов ЦК. Комиссия была призвана обеспечить выявление врагов народа среди членов партии. Тогда же в третий раз судили Зиновьева и Каменева, поскольку был установлен факт их участия в организации террористического акта против Сталина. Пятилетний срок их пребывания в тюрьме был удвоен.

Следствие постепенно разматывало клубок заговора. В ходе подготовки нового, уже открытого, судебного процесса по делу Зиновьева и Каменева было установлено, что они создали разветвленную тайную антиправительственную организацию, которая имела связи с Троцким и финансировалась из-за границы. По признанию Каменева, «зиновьевский центр» объединился с троцкистским подпольем «для совместной подготовки свершения террористических актов против руководителей ЦК, в первую очередь против Сталина и Кирова». Бакаев же прямо заявил: «мне лично Зиновьев поручил организовать убийство товарища Сталина в Москве». Аналогичные показания дали и другие подследственные.

Открытый судебный процесс по делу троцкистско-зиновьевского блока («процесс шестнадцати») состоялся в августе 1936 года в Колонном зале Дома Союзов. Антигосударственные замыслы оппозиции были раскрыты. Зиновьев в последнем слове назвал троцкизм разновидностью фашизма, а свою организацию – филиалом гестапо. Всех обвиняемых приговорили к расстрелу, и этот приговор был встречен с ликованием по всей стране. И напрасно пытаются утверждать, что люди одобряли, сами не зная что. Нет, страна напряженно следила за ходом судебного разбирательства, и никто не сомневался в справедливости приговора.

Надо было срочно приводить в действие лозунг Горького о выявлении и уничтожении затаившихся врагов. В сентябре Г. Г. Ягода был смещен с поста наркома внутренних дел, через два года он был расстрелян по обвинению в убийстве Менжинского, Куйбышева и Горького. Его сменил Н. И. Ежов. Новый нарком начал копать так глубоко и продуктивно, что заговорщики забеспокоились. Выяснилось, что Ягода именно для организации убийства Кирова отправил в Ленинград И. Запорожца первым заместителем начальника отдела НКВД, – ленинградская ЧК вложила револьвер в руку убийцы Кирова и направила эту руку.

Во время судебного процесса по делу Зиновьева и Каменева государственный обвинитель А. Я. Вышинский заявил о том, что им начато расследование враждебной деятельности Томского, Бухарина, Рыкова, Радека, Пятакова, Сокольникова и Серебрякова. На следующий день Томский застрелился. 23 января 1937 г. Радек, Пятаков, Сокольников и еще 14 сторонников Бухарина предстали перед судом («процесс семнадцати»), 13 из них были приговорены к расстрелу. Подсудимые подтвердили виновность Рыкова и Бухарина. В феврале–марте 1937-го состоялся пленум ЦК ВКП(б), создавший комиссию во главе с А. И. Микояном, в которую вошли также Н. К. Крупская и М. И. Ульянова. По итогам ее работы пленум дал санкцию на арест Бухарина и Рыкова. Через год, в марте 1938-го, они сидели на скамье подсудимых вместе с Ягодой и еще 18-ю своими сподвижниками, объединенными в «правотроцкистский блок». Все были приговорены к расстрелу.

Заговорщики опирались на своих сторонников в различных общественных кругах. Бухаринцы поощряли к организации заговоров всех недовольных. Даже в писательской среде не только шла антисталинская агитация, но и вынашивался замысел террористического акта против Сталина. В 1937-м сложилась группа «кулацких» писателей, в которую входили довольно известные Павел Васильев, Борис Корнилов, Ярослав Смеляков, Сергей Поделков, исключенные из ССП за избиение поэта Джека Алтаузена и хулиганские антисоветские выходки.

Арестованный в 1937-м член этой группы писатель М. Карпов говорил, что «оппозиция», в лице прежде всего Бухарина, уже не видела возможности вернуть власть иным путем, кроме убийства Сталина. Это подтвердил и участник той же группы И. Макаров, ранее исключенный из партии за контрреволюционные взгляды и моральное разложение. Он говорил о том, что они, бухаринцы, являются противниками индустриализации, разрушающей деревенский уклад жизни, единоличное хозяйство. И «пока Сталин является секретарем ЦК, изменения в политике ВКП(б) невозможны. По нашему мнению, единственный способ изменить политику – это совершение террористического акта против Сталина».

Писатели-заговорщики выдвинули на роль исполнителя «приговора» Сталину поэта П. Васильева, «звериного индивидуалиста и кулака», как его называл в своих показаниях Я. Смеляков. По словам И. Макарова, «Васильев характеризовался как поэт, вышедший из народа, представляющий собой гнев народный против диктатора Сталина». Поэтому он, по замыслу «оппозиционеров», подходил на эту роль более других. Ему вручили револьвер. Но заговор был раскрыт, сам Васильев в покаянном письме на имя Ежова признался, что он был согласен пойти на «подлое дело – убийство наших вождей».

Одних заговорщиков отправили в прохладные районы страны, других, в том числе Павла Васильева, расстреляли. Говорят, талантливому поэту надо было сохранить жизнь. Может быть, но… время было серьезное, а он сам не год и не два катился вниз в пьяном угаре и хулиганстве. Его наказывали, он молил о прощении, его прощали, но он катился еще дальше по наклонной плоскости. Так и докатился до участия в заговоре. Куда уж дальше…

Не удивительно, что заговорщики, надеявшиеся на вооруженное свержение власти, искали союзников в Красной Армии. Тем более, что многие ее командиры были выдвиженцами Троцкого и оставались убежденными и активными троцкистами. Они выступили организаторами «военной оппозиции» Сталину и его политике. Еще в начале 30-х ОГПУ было известно о недовольстве армейского руководства (Эйдеман, Корк, Фельдман) политикой Сталина и о планах широкомасштабного заговора с целью его физического устранения. Но никакие меры не были приняты вплоть до убийства С. М. Кирова.

Историк В. А. Лесков в книге «Сталин и заговор Тухачевского» показывает, как была сплетена разветвленная сеть «военно-троцкистского заговора», во главе которого встал Маршал Советского Союза М. Н. Тухачевский. Ему и группировавшимся вокруг него военачальникам были присущи прозападные ориентации в политике, неверие в творческие силы советского народа и в возможность построения социализма в СССР. Чтобы заручиться поддержкой гитлеровского руководства, Тухачевский, находясь в командировке в Берлине, передал руководителю немецкой военной разведки Николаи секретнейший оперативный план Красной Армии, получив за оказанные услуги крупную сумму денег. «Ну разве не шпион? Шпион!» – с горечью сказал по этому поводу Сталин членам Политбюро, когда им были представлены материалы о преступной деятельности маршала.

Однако и этот заговор был раскрыт. Комкор В. Путна, военный атташе в Великобритании, неоднократно встречался за границей с самим Троцким. Он был арестован первым – 20 августа 1936 г. В январе 1937-го по обвинению в троцкизме было арестовано 525 командиров РККА. В мае были арестованы Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман, Примаков. Начальник Политуправления РККА Я. Б. Гамарник предпочел застрелиться. Было установлено, что заговорщики ставили целью захват власти и рассчитывали на иностранную помощь – со стороны Германии и Японии. 11 июня состоялось закрытое судебное заседание. Все подсудимые были приговорены к расстрелу.

На суде рядом с его председателем военным юристом В. Ульрихом сидели маршалы Буденный и Блюхер, командармы 1-го ранга Шапошников и Белов, командармы 2-го ранга Алкснис, Дыбенко, Кашин и комдив Горячев. Но и судьи в большинстве своем, как оказалось впоследствии, «стоили» своих подсудимых. Пройдет немного времени, и все они, кроме Б. М. Шапошникова и С. М. Буденного, тоже будут арестованы и привлечены к суду.

В 1938 году была установлена причастность к заговору также и начальника Генерального штаба, первого заместителя наркома обороны и кандидата в члены ЦК ВКП(б) маршала А. И. Егорова, возглавившего военную группировку правых. Следствие выявило его связи с Тухачевским, Гамарником, сложившиеся на антисоветской, троцкистско-бухаринской политической платформе. Арестованный маршал собственноручно написал подробные показания, изобличив в измене и предательстве многих участников заговора.

Обстановка в армии требовала срочных мер по обезвреживанию ядовитого жала оппозиции, готовой к антигосударственным выступлениям. Здесь, как и в системе ВЧК–ОГПУ, троцкисты имели прочные позиции, поэтому «чистка» армейских рядов была необходима, и прежде всего, – командного состава. Велась она в целом продуманно и осторожно, хотя и с понятной в сложившейся обстановке некоторой «перестраховкой»: нельзя было допустить, чтобы в преддверии войны на командных постах остались потенциальные предатели.

Отделить правых от виноватых было не так легко. 5 мая 1940 г. начальник Главного управления кадров наркомата обороны Е. А. Щаденко направил Сталину отчет, в котором говорилось, что в 1937–1939 гг. из армии было уволено 36 898 командиров. Уволены не только по политическим соображениям, но и по возрасту, и по состоянию здоровья, и за дисциплинарные проступки, и за моральную неустойчивость. Однако, писал Е. А. Щаденко, многие были уволены и арестованы несправедливо, поэтому он распорядился создать специальную комиссию, рассмотревшую более 30 000 жалоб, ходатайств и заявлений. В результате на 1 мая 1940 г. в армию вернулось 12 460 командиров, причем большинство из них – 10 700 человек – уволенные по политическим мотивам. Пересмотр дел продолжался и дальше.

Отметим, что враги и после ликвидации заговора не оставили своих намерений. И по-прежнему в их арсенале был террор. В книге современного автора говорится, что покушения на Сталина предпринимались и после разгрома оппозиции: «Так, на маршруте следования Сталина из Кремля в Кунцево стали таинственным образом появляться мины. 1 мая 1938 г. мину обнаружили даже на трибуне мавзолея. А в ночь на 3 февраля 1939 года группа неизвестных – в количестве около 12 очень хорошо подготовленных человек – в течение нескольких часов штурмовала дачу Сталина. Все нападавшие были убиты, но в бою погибло 37 сотрудников охраны генсека».

Эти попытки, скорее всего, уже не были звеньями масштабно организованного политического или военного заговора с целью радикального изменения общественного строя в стране. Не случайно и то, что они малоизвестны. О них не говорят, ибо они подтверждают многократно осмеянную «знатоками» истории реальность покушений на жизнь Сталина.

Уроки борьбы

Ныне идейные наследники «рыцарей мировой революции» и адептов «либерального социализма», выталкивая страну на задворки «мировой цивилизации» и стремясь «спутать карты», трубят из всех рупоров о том, что Сталин якобы организовал массовые политические репрессии, от которых пострадали ни в чем не повинные люди. Поразительно, что даже в патриотической «Советской России» некто А. Х. Кустодиев, вроде бы отдавая должное заслугам Сталина, в то же время сообщает: «Я отрицательно отношусь к тем репрессивным методам, которые он применял в руководстве страной» (Советская Россия». – 2003. – 6 февраля).

Подчеркнем: сами по себе методы не могут оцениваться как плохие или хорошие, – все зависит от того, в каких условиях и с какой целью они применяются. Сталин, как видно из сказанного выше, применял «репрессивные методы» вовсе не в «руководстве страной», а в борьбе с врагами народа и народного государства. Репрессии не были инициативой Сталина, – они стали его ответом. Они были применены в ответ на заговор, поставивший целью вооруженное свержение существующего государственного руководства, избранного в соответствии с законом, и смену избранного народом общественного строя страны. Поэтому автор приведенного выше высказывания с равным правом мог бы сказать: «Я отрицательно отношусь к методам вооруженной борьбы, которые он применял в борьбе с фашистскими захватчиками». Неужели даже сегодня, после 1991–1993 гг., все еще не понятно, к чему ведет отказ от применения «репрессивных методов» по отношению к врагам государства?

Может быть, тогда не было угрозы существованию государства? Ее попросту не могло не быть: это противоречило бы логике событий. Октябрь 1917 года явился прологом острой и длительной социально-политической борьбы. В течение трех лет враги народной революции вели против ее сторонников кровопролитную гражданскую войну, – разве после ее окончания мало осталось тех, кто и дальше готов был бороться против советской власти? По существу, гражданская война не завершилась с разгромом белогвардейского движения. И десять и двадцать лет спустя противники сталинской программы и прямые враги народного государства продолжали борьбу в форме тайного сопротивления – вредительства, саботажа, диверсий, политических и военных заговоров. Кроме них были и просто недовольные, ждущие своего часа. Когда заговор в «верхах» был раскрыт, только с помощью суровых приговоров можно было пресечь разрушительные действия оппозиционеров на всех уровнях власти, во всех слоях общества и спасти народную державу от гибели.

Оппозиционеры пользовались постоянной поддержкой из-за границы. «Боевиков» и организаторов террора не только вербовали внутри страны, но и засылали извне, прежде всего, из Германии. Они проходили подготовку в специальных школах. Обычно это были наши соотечественники, запятнавшие себя политическими и иными преступлениями, но бежавшие из страны и готовые сотрудничать с кем угодно в борьбе против Советской власти. Троцкий открыто делал ставку на германский фашизм, а Гитлер, по всей вероятности, видел в нем будущего лидера «пятой колонны» в СССР: на секретном собрании троцкистов в Копенгагене посланцы Гейдриха, одобрив план устранения Сталина и Кирова, предложили вести подготовку также и к массовым террористическим операциям.

Таким образом, в стране действовала уже вполне организованная профашистская «пятая колонна». В 1937-м объединенная оппозиция была близка к захвату власти вооруженным путем. Приближалась война, в которой мы потерпели бы поражение, если бы вступили в нее в состоянии политической нестабильности. Меры сталинского руководства были направлены как на уничтожение реальных врагов, так и на изоляцию «неустойчивых элементов», которые в случае войны легко могли перебежать на сторону врага, стать пособниками оккупантов. Как потом выяснилось, далеко не все потенциальные предатели были выявлены: в годы войны с фашизмом нашлись десятки тысяч наших соотечественников, поднявших оружие против своего народа. Еще больше оказалось предателей, коллаборационистов, пособничавших оккупантам. Так что сталинские «чистки» общества и его государственных структур были отнюдь не чрезмерными, скорее – недостаточными. Это хорошо видно сегодня, после успешного контрреволюционного переворота и расчленения страны.

Речь не о том, конечно, что масштаб репрессий был недостаточен. Просто скрытых врагов и потенциальных предателей было совсем не легко вовремя разглядеть и изолировать, – многие из них так и остались на своих постах. А некоторых, даже арестованных, впоследствии на эти посты возвращали. Всем известно, что генерал К. К. Рокоссовский был тогда арестован как участник заговора. Потом выяснилось, что это ошибка, – он был освобожден и восстановлен в армии. Но мало кто знает, что вместе с ним был освобожден генерал Малышкин, который потом пошел служить Гитлеру. Сколько с тех пор исписано бумаги и чернил по поводу того, что Рокоссовский-де сидел по вине Сталина. Только вот сам Рокоссовский так не считал, ибо лучше всех нынешних пачкунов знал, по чьей вине его и многих других пришлось подвергнуть аресту, и в ответ на предложение написать «чернуху» о Сталине бросил в лицо прародителю нынешних «демократов» и «реформаторов»: «Что вы, Никита Сергеевич, товарищ Сталин для меня – святой».

А ведь малышкиных было не так уж и мало. Предатели, оставшиеся не наказанными в мирное время, нанесли в лихую военную годину немалый вред. Бывший советский генерал А. А. Власов сформировал две дивизии из 30 тысяч советских военнопленных, согласившихся воевать против своего народа. Всего же во власовской армии и вспомогательных формированиях, по данным нашей разведки, служило около 250 тысяч человек. Часть из них была в конце войны захвачена в плен, и органы безопасности следили, чтобы они не примкнули к так называемым повстанческим выступлениям в Прибалтике и на Западной Украине, – это могло вызвать осложнение ситуации и во внутренних районах страны.

Нередко можно встретить также утверждение, что Сталин уничтожил оппозицию и тем самым ликвидировал один из важнейших элементов политической демократии в стране. Но и это мнение основано на недоразумении. Еще в 20-х годах оппозиция сталинской власти, будучи разгромленной идейно и политически, стремительно теряла поддержку в партии и в народе, а с середины 30-х она уже не могла считаться собственно оппозицией, поскольку к той поре она стала антигосударственной силой – организацией заговорщиков. Так что же, Сталину надо было опустить руки и сдаться на милость врагов? Ведь «1937-й» был, как мы видели, не чем иным, как хорошо организованным заговором.

Разве мы не столкнулись с предательством «верхов» в подобной ситуации, в конце 80-х – начале 90-х годов, когда действовать по-сталински уже не хотели да и не умели? Дискредитация сталинских методов борьбы с врагами народа как раз и привела к тому, что народ оказался бессильным, неспособным к сопротивлению, когда идейные наследники ликвидированных Сталиным врагов народа в конце концов захватили в стране власть. При этом они не только отстранили народ от власти, – они предали страну, отдав ее на разграбление иностранному капиталу, сделали из великой державы жалкий колониальный придаток Запада.

Сталин же сумел отбить атаки внутренних врагов России и советского строя. Его решения о необходимости жестких мер были вынужденным, но необходимым, решительным, своевременным и точным ответом на действия заговорщиков. Сподвижник Черчилля лорд Бивербрук без тени сомнения констатировал, что накануне надвигавшейся войны с фашистской Германией «Сталин уничтожил «пятую колонну», которая неминуемо стала бы на сторону Гитлера и ударила бы ножом в спину своей стране».

Ныне способом «демонизации» сталинской эпохи является не только представление «сталинских репрессий» как его инициативное решение в борьбе за личную власть, но и многократное преувеличение количества заключенных, расстрелянных, погибших в ходе этой борьбы. Утверждают, что от «ежовщины» пострадали миллионы. Нобелевский лауреат Александр Солженицын назвал когда-то цифру: 66 миллионов, да в войну еще 44 миллиона, – всего же 110 миллионов погибших от рук большевиков. Этот антисоветский маньяк, обласканный нынешней властью, даже военные потери причислил к жертвам коммунистов. (Другой нобелевский лауреат, Михаил Шолохов, заметил в его адрес: «бессовестный писатель». Точнее не скажешь).

Впрочем, десятки миллионов – это такой бред, что не каждый считает уместным его повторять. Ведь это значило бы, что погибло все взрослое население страны. А оно, между прочим, росло чрезвычайно быстрыми темпами. В среде людей, несколько более трезво мыслящих, чаще оперируют цифрами на порядок ниже: миллионы… Естественно, никакие аргументы при этом не приводятся. Из документов же сегодня известно, что общее число осужденных по 58-й статье, т. е. за контрреволюционные преступления, в течение более чем 30 лет – с 1921 по 1953 год – составляет 3 778 200 человек. Из них 786 098 человек были приговорены к высшей мере наказания. Впоследствии 844 470 осужденных были прижизненно или посмертно реабилитированы. (Правительственный вестник. – 1990. – № 7).

Однако и эти цифры, взятые абстрактно, «сами по себе», без соответствующего анализа, искажают реальную картину тех событий. «Историки», склонные к тому, чтобы «сделать» число осужденных как можно более впечатляющим, обычно совершают двойной подлог, объявляя, во-первых, всех осужденных по 58-й статье «репрессированными» исключительно по политическим мотивам и, во-вторых, сваливая в это общее число и действительных врагов народа, и тех, с кем эти самые враги, находившиеся во власти, расправились.

В это число включают осужденных по той же статье крупных расхитителей общественного добра, главарей организованных банд и всех прочих преступников, действия которых наносили серьезный урон государству и обществу. А таких было много. Современный историк С. Кузьмин пишет, что преступные группировки действовали тогда во всех отраслях народного хозяйства и на всех уровнях государственного управления, нанося огромный ущерб экономике. Политическая преступность тесно переплеталась с уголовной. Из-за рубежа в страну проникали бандформирования, диверсанты, оружие; эмиссары иностранных разведок внедрялись во все государственные органы. Без учета всего этого, подчеркивает он, невозможно понять причины репрессий 30-х годов.

Большая же часть (50–60%) всех приговоров по 58-й статье относится к лицам, сотрудничавшим с гитлеровцами во время войны. Это полицаи, власовцы, прибалтийские фашисты, украинские националисты. Только в немецкой администрации на оккупированных территориях служило более миллиона наших граждан, а в карательных отрядах, действовавших против партизан, «свои» составляли около двух третей их общей численности. Из числа украинских националистов была образована дивизия СС «Галичина». Были, кроме того, прибалтийские, туркестанские и кавказские формирования, крымско-татарские батальоны, калмыцкий кавалерийский корпус. Уже после войны недобитые пособники фашистов действовали в Прибалтике, Западной Украине и Западной Белоруссии. От их руки погибло более 100 тыс. военнослужащих и втрое больше – гражданских лиц. Неужели кто-то думает, что народ понял бы Сталина, если бы все эти преступники не были наказаны?

Но подобный анализ невыгоден лживой «демократической» пропаганде, которая распространяет фантастические цифры «невинных жертв сталинских репрессий». Ей невыгодно и сравнение количества «узников ГУЛАГа» и обитателей тюрем и других исправительных заведений в нынешней Российской Федерации и на всем «постсоветском пространстве».

Общее число заключенных в СССР на 1 января 1937 г. составило 1 196 369 человек, и в течение этого года увеличилось на 175 486 человек, в том числе, осужденных по 58-й статье – на 80 598 человек. Количество людей, взятых под стражу, никогда, даже в самые трудные сталинские годы, не превышало 2,5% от численности населения (в современной Америке эта цифра составляет 2,8%). Расстреливались убийцы, насильники, лакеи оккупантов.

Сегодня численность заключенных на территории всех бывших республик Советского Союза приближается к 5 миллионам. В оставшейся от разрушенного СССР «мини-России» сидит почти столько же, сколько сидело во всех лагерях в 1937-м. (И только в связи с войной и ее последствиями количество заключенных тогда возросло). Ныне за год через следственные изоляторы проходит 4 миллиона человек, за последние десять лет отсидели 15 миллионов. В сталинской России каждого преступника ждала кара, сегодня, при «демократах», на всех преступников не хватило бы мест заключения: в год совершается 1,8 миллиона тяжких и особо тяжких преступлений, – в банды и тюрьмы ежегодно уходит миллион молодых людей. Миф о гигантском ГУЛАГе, созданном «тираном» Сталиным, при таком сравнении, казалось бы, рассыпается в прах. Но попробуйте рассказать все это людям, «ушибленным» телевизионной ложью, – вам не поверят…

А ложь эта каждодневна и ежечасна, – и не только телевизионная. Приведу пример. В «Записных книжках 1998–1999» писатель Ярослав Голованов, разглагольствуя о том, что Сталин, дескать, – в каждом из нас, пишет: «Поймал себя на мысли, молодым сегодня совершенно недоступной: могут прийти и арестовать. За что? А ни за что! Придут и арестуют, как в «Процессе» Кафки. Нормальному человеку в нормальной стране такая мысль не может прийти в голову, а мне может».

Действительно, нормальному человеку даже в «ненормальной» стране подобная мысль прийти не может. Свидетельствую сам. Но Я. Голованов, по-видимому, из той породы, для которой «норма» – это образ жизни тогдашних «невинных», особенно из «светских» кругов. Естественным продолжением их идейных пристрастий были мещанские, потребительские наклонности и соответствующее поведение в быту. Становясь партийными и советскими начальниками, они, не медля, занимали апартаменты уничтоженных ими классовых врагов. Каменев, женатый на сестре Троцкого, собрал в Москве всю свою родню и устроил ее в двух реквизированных особняках – по двадцать комнат в каждом.

Позиция политической измены нередко сопрягалась с полной безнравственностью и более или менее тщательно скрываемым цинизмом помыслов. М. А. Сванидзе, родственница Сталина по линии первой жены, лично знакомая со многими высокопоставленными заговорщиками, буквально выплескивает на страницы своего дневника чувства негодования и отвращения, которые она испытывает к ним в связи с их разоблачениями:

«После разгрома ЦИКа и кары, достойной кары, которую понес Авель (Енукидзе. – В. Т.), я твердо верю, что мы идем к великому лучезарному будущему – это гнездо измен, беззаконий и узаконенной грязи меня страшило. Теперь стало светлее, все дурное будет сметено и люди подтянутся и все пойдет в гору… (29.04.1935)».

Два года спустя: «…Был процесс троцкистов – душа пылает гневом и ненавистью, их казнь не удовлетворяет меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими. Торговцы родиной, присосавшийся к партии сброд. И сколько их… (5.03.1937)».

Впечатления от событий 1937-го еще раз обращают ее к этой теме: «И вот эти хамельоны на 20-м году революции обнаружились во всем лживом облачении. Ни элементарной честности, ни патриотизма, ни чисто животной хотя бы привязанности к своему государству в них не нашлось. Вредить, продавать, шипеть, ненавидеть, предавать, только бы не процветание самого справедливого строя. Сколько чуждого и недоброжелательного элемента в момент революции присосалось к партии – как клещи всосались и пили соки, все они взгромоздились на командные высоты – сначала маскировались, прикидывались правоверными, а потом, снюхавшись и объединившись, обнаглели и, к счастью, выявились, правда, с большим опозданием, так как успели уже сорганизоваться и причинить немало вреда стране… Правда, большинство предателей и вредителей всегда были разложенцами, людьми мало симпатичными мне, я лично не понесла разочарований, так как ко всем обнаруженным преступникам никогда не питала нежных чувств, но противно, что я могла с ними встречаться, даже некоторых принимать у себя в доме. На фоне этих событий протекает год… (7.08.1937)».

Так что «невинные» были из породы пакостников, которые, надо полагать, понимали, что пакостят, а поэтому в 37-м и после него жили в постоянном страхе разоблачения. И по сей день, оказывается, не освободились от этого страха. Что же касается «нормальных» из молодых, которых эти страхи, казалось бы, уже не коснулись, к примеру, нынешних спекулянтов-бизнесменов, чиновников-взяточников и прочего жулья, то эта мысль («могут прийти и арестовать») вполне может и их время от времени посещать, – вряд ли они так уж уверены, что спекулировать, воровать, жить за счет других можно будет бесконечно. Хотя тоже ведь будут вопить, что они невиновны.

Итак, истина состоит в том, что репрессии против оппозиции не были следствием инициативного выбора Сталина, – они стали для него жестокой необходимостью, которая вытекала не из его характера, как иногда думают, и не из природы социализма, как утверждают адепты западного образа жизни, а из всей совокупности исторических условий, в которых пришлось действовать Сталину. Эти репрессии были мерой оборонительной, вызванной действиями как внутренних, так и внешних врагов, которые стремились дестабилизировать народную власть, организуя антигосударственные заговоры. Они были вызваны обстановкой, в которой возникла угроза существованию Советского государства со стороны внутренних врагов.

Большинство смертных приговоров приходится на 1937 г. – 353 074, и 1938 г. – 328 618, на военные годы – остальные около 100 тысяч приговоров. (Многие из них не были приведены в исполнение: расстрел заменялся заключением в лагерь). Расстреливали тех, в ком видели врагов народа, готовых взять в руки оружие и воевать против власти, поддерживаемой абсолютным большинством народа. Только такими решительными мерами можно было сорвать антигосударственный вооруженный заговор сил, которые, войдя во власть в 1917-м, двадцать лет противодействовали самостоятельному развитию страны по пути социализма, подавляли русскую национальную культуру, навязывали чуждые народам России формы общественной жизни, расправлялись с неугодными им людьми.

И никакого «нарушения социалистической законности» со стороны Сталина, о чем мы слышим с хрущевских времен, при этом не было: действовали чрезвычайные законы, направленные против политического терроризма. Что же касается главных заговорщиков, то по их делам были проведены открытые судебные процессы, на которых присутствовали представители иностранной прессы, писатели, дипломаты. Знаменитый немецкий писатель Лион Фейхтвангер, присутствовавший в зале суда, так описывает свои наблюдения: «Ничто не отделяло суд от сидящих в зале. Не было также ничего, что походило бы на скамью подсудимых; барьер, отделяющий подсудимых, напоминает скорее обрамление ложи. Сами подсудимые представляли собой холеных, хорошо одетых мужчин с медленными, непринужденными манерами. Они пили чай, из карманов у них торчали газеты, и они часто посматривали на публику».

В политическом руководстве, в самой партии, а также в среде советских работников, научной и инженерно-технической интеллигенции, деятелей литературы и искусства было много не просто не согласных с этой стратегией, но и готовых к борьбе не на жизнь, а на смерть. Борьба принципиально различных ментальных миров и политических позиций, в которых нашли отражение интересы общественных сил, действовавших как внутри страны, так и на международной арене, была неизбежна. Великая историческая заслуга Сталина состоит в том, что он сорвал их планы и сумел оттеснить их от кормила государственной власти. Поняв бесперспективность политической борьбы, они пошли на подготовку государственного переворота.

Кроме того, созданные ими подпольные организации были смертельно опасны и как «пятая колонна», которая должна была нанести удар изнутри в момент нападения извне. Основным резервом вражеских спецслужб были остатки антисоветских партий и троцкистских организаций. Перед органами госбезопасности была поставлена задача: исключить всякую возможность создания каких-либо организованных групп, которые выступили бы в поддержку агрессоров. В воспоминаниях генерала П. А. Судоплатова, руководившего операцией по ликвидации Троцкого, говорится, что Л. П. Берия, разъясняя ее цель, говорил: «Дело это исключительно важное. Троцкий должен быть уничтожен к началу большой войны, чтобы обезглавить остатки «пятой колонны».

Таким образом, действия сталинского руководства были спасительными вдвойне. Они не только сорвали заговор внутренних антисоветских сил, но и очистили партийные и государственные структуры от потенциальных предателей, которые сделали бы свое черное дело в годы войны. Была ликвидирована «пятая колонна», на которую опирались внешние антисоветские силы. Это стало решающим условием нашей победы в Великой Отечественной войне. Опыт многих государств говорит о том, что «пятая колонна» парализует их способность к сопротивлению внешней опасности. Советское государство благодаря решительным действиям Сталина тогда устояло, однако через пятьдесят лет именно предательская деятельность «пятой колонны» привела к его разрушению.

Наконец, репрессии были связаны и с тем, что в обстановке обострения политического противостояния усилилась борьба против беспечности, халатности, недобросовестности, борьба с бюрократами, а также и просто людьми недостойными, но занимавшими важные посты в партии и государстве. Они наносили стране, народу, государству урон, подчас не меньший, нежели сознательные вредители и прямые противники социализма. Это была борьба против вырождения «властвующей элиты», действие своеобразного защитного механизма системы. Заметим, что «критика культа личности» разрушила этот механизм и моментально привела к вырождению «номенклатуры».

Время было тревожное, уже чувствовалось напряжение надвигающейся войны, поэтому никакой расхлябанности, никакого разгильдяйства – ничего, что наносило бы ущерб народному хозяйству или проводимой им политике, Сталин не терпел, – за все это наказывали, иногда не менее сурово, чем за сознательное вредительство. Второй пилот чкаловского экипажа Г. Ф. Байдуков в беседе с писателем Ф. И. Чуевым рассказывал:

«…На совещании у Сталина прославленный летчик Сигизмунд Леваневский встал и сказал: «Товарищ Сталин, я хочу сделать официальное заявление. Я хочу официально заявить и прошу записать мое заявление. Я считаю Туполева вредителем. Убежден, что он сознательно делает самолеты, которые отказывают в самый ответственный момент». Туполев был здесь же за столом. Побелел. Арестовали не сразу». Заметим: не просто «не сразу», но лишь после того, как появились факты, заставившие поверить в то, что Леваневский был в чем-то и прав…

Что же касается невинно пострадавших, то они, конечно, были. Их не могло не быть. В осуществлении политических решений участвовали тысячи и тысячи людей. При этом их действия далеко не всегда соответствовали целям государственного руководства. Решительный отпор заговорщикам был сопряжен с массовыми арестами, суровыми судебными и внесудебными приговорами. Ошибки были неизбежны, как кровопотеря во время оперативного лечения раковой опухоли.

Но дело не только в ошибках. Внутренние враги, окопавшиеся во всех властных структурах, прежде всего в карательных органах, – от имени государства и при поддержке «сверху», со стороны лидеров оппозиции – воспользовались обстановкой борьбы против заговора и направляли репрессии против сторонников народной власти, да и просто против честных тружеников, содействовавших укреплению хозяйства и социального строя. Уничтожались партийные кадры, опытные хозяйственники, талантливые ученые и деятели искусства, т. е. наиболее активные строители социализма. Воспользовались обстановкой и просто разного рода проходимцы и негодяи, чтобы свести счеты с честными людьми.

Это и были действительно невинные жертвы. Это была та самая «ежовщина», которая сегодня ставится в вину Сталину, между тем как невинные люди пострадали не от него, а от противников его политики, вошедших во власть отнюдь не по его воле: не он возвел троцкизм в ранг мощной общественной и политической силы, занявшей прочные позиции на всех уровнях государственной власти. Враги, занимавшие властные посты, требовали ужесточения репрессивной политики, далеко не всегда оправданного. Так, Н. С. Хрущев, возглавлявший в 1938 г. республиканскую партийную организацию Украины, обращался к Сталину из Киева: «Украина ежемесячно посылает 17–18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2–3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры». Сохранилась одна подобная записка Хрущева с резолюцией Сталина: «Уймись, дурак!»

Вместе с тем, центральное руководство, обеспокоенное ситуацией нестабильности, не могло просто игнорировать подобные требования. Это факт, который никто не вправе отрицать. В результате потери понесли обе стороны. Положение усугубилось тем, что нарком внутренних дел Н. И. Ежов, работавший вначале очень эффективно, со временем стал действовать неадекватно. Он обладал редчайшей работоспособностью, ненавидел троцкистов и во всем поддерживал Сталина. На Лубянке он пробыл менее двух лет, и именно за эти годы заговорщики потерпели сокрушительное поражение.

Умелые, активные, целеустремленные действия Ежова по ликвидации троцкистского заговора создали тогда вокруг него ореол высшего доверия, но в дальнейшем выяснилось, что он не сумел освободить аппарат НКВД от лиц, содействовавших заговорщикам и наносивших удары по своим. Кроме того, он не выдержал испытания властью и авторитетом, деградировал в личностном отношении и перестал контролировать положение дел в наркомате. Он был освобожден от должности наркома вскоре после описанной выше попытки ареста М. А. Шолохова.

8 декабря 1938 г. Ежова сменил на посту наркома Л. П. Берия. Было признано, что в ходе действий государства против заговорщиков пострадали люди, преданные советской власти, в связи с чем последовала реабилитация десятков тысяч осужденных. В свою очередь, были осуждены многие работники органов внутренних дел за злоупотребление служебным положением. Это были издержки жесточайшей борьбы, в которой со стороны государства нужна была прежде всего точность удара. Ежов вместо этого пошел на неоправданное расширение «захвата». Сталин был потрясен. По свидетельству знаменитого авиаконструктора А. С. Яковлева, он в разговоре с ним сказал: «Ежов, мерзавец, погубил много наших людей». Несмотря на прошлые заслуги, бывшего наркома приговорили к расстрелу. Такова была парадоксальная логика борьбы.

Понимая, что в хаосе борьбы пострадали невинные люди, Сталин всячески содействовал их освобождению. Существовала система апелляций, которые в обязательном порядке рассматривались органами НКВД. Если к Сталину обращались люди, которым он доверял, и убеждали его в том, что осужденный не виноват, он вмешивался лично. Легендарная летчица В. С. Гризодубова, используя силу своего авторитета, добилась освобождения около пяти тысяч осужденных, среди которых был и будущий Генеральный конструктор ракетной техники С. П. Королев. Она была по этому поводу на приеме у А. Н. Поскребышева, помощника Сталина, и взяла с него обещание, что он непременно передаст ее заявление Генеральному секретарю. Вскоре С. П. Королева не только реабилитировали, но и предоставили ему все условия для работы.

Сталин готов был простить даже и видных оппозиционеров, искренне раскаявшихся и отошедших от активного противодействия политике ЦК. В течение пятнадцати лет он пытался привлечь своих оппонентов к строительству социализма, терпеливо сносил наскоки на себя и на политическую линию партии, старался переубедить, отстранял от власти, они признавали «ошибки», он вновь предоставлял им посты, и так до тех пор, пока они не пошли на организацию заговора. Каменева и Зиновьева трижды исключали из партии, дважды восстанавливали, снимали с начальственных постов и снова усаживали в высокие кресла, предоставляя им возможность трудиться на благо страны. И всякий раз сталкивались с обманом и предательством: выяснялось, что свои посты они вновь использовали в неблаговидных целях. И только тогда, когда была выявлена их антигосударственная деятельность, они были привлечены к судебной ответственности и приговорены к ссылке, а затем к расстрелу.

Не пережили 1937 год, главным образом, враги убежденные, матерые. Особенно те, кто и в гражданскую, и в коллективизацию (а троцкисты воспользовались ею для возобновления гражданской войны) проявляли неоправданную жестокость к «классовым врагам». Среди них Эйхе, Косиор, Постышев – «невинные жертвы 1937-го», дававшие «контрольные цифры» по раскулачиванию. Среди них те, кто «делал погоду» в репрессиях против носителей русской культуры. М. Кольцову следователи напомнили его газетные статьи, в которых он, разделываясь со своими жертвами, советовал им не терять напрасно времени и отправляться в тюрьму. Для этих «ультрареволюционеров» 1937-й как раз и стал справедливым возмездием, а им на смену во власть шли созидатели-государственники, строители нового общества.

В дальнейшем Сталин ликвидирует и ряд общественных организаций и учреждений, ставших «духовными убежищами» враждебных государству сил. Были распущены «Союз старых большевиков», «Общество бывших политических заключенных», ликвидирована «Коммунистическая академия». Позднее был распущен и Коминтерн, задуманный когда-то как центр подготовки мировой пролетарской революции. Сталин, никогда не терявший надежды на торжество социализма во всем мире, считал, что главным направлением борьбы является не искусственное возбуждение революционных движений, а социалистическое строительство в СССР.

Сегодня важно осознать вопреки клеветнической пропаганде: Сталин вел борьбу против врагов государства и никогда не направлял острие этой борьбы против личных врагов. Тем более нелепы утверждения, будто Сталин вел борьбу против собственного народа. Никогда он не поднимал руку на кого бы то ни было, кто был патриотом России – ни на евреев, ни на бывших дворян, ни на священников, ни тем более на творческую интеллигенцию, о «гонениях» на которую особенно много и безответственно пишут современные «историки». Людей честных, энергичных, самоотверженно работавших для державы, готовых постоять за нее, любил и окружал заботой, на какую только был способен.

Боролся же последовательно и беспощадно лишь против активных, убежденных, «заклятых» и потому опасных врагов народного государства – политических авантюристов, диверсантов, вредителей, расхитителей народного добра, – а также против «перегибщиков», бюрократов и разгильдяев, которые наносили не меньший ущерб державе, чем сознательные враги. Большинство репрессированных – вовсе не мнимые, а действительные враги народа. Их освобождение и реабилитация после смерти Сталина с последующим утверждением их самих или их «наследников» во властных органах явились предпосылками крушения великой народной державы. Задуманное тогда удалось осуществить полвека спустя.

***

Пятнадцать лет после окончания гражданской войны были временем острой идейно-политической борьбы между сталинцами – сторонниками самостоятельного развития страны по пути социализма – и их противниками – троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами. Великий сталинский замысел, облеченный в формулу: «построение социализма в одной стране», – стал «национальной идеей», поистине всенародным проектом мирового лидерства России. Несогласные вынуждены были подчиниться или поставить себя вне закона.

Когда оппозиция пошла по пути организации вооруженных заговоров, Сталин был вынужден противопоставить вызову заговорщиков карательную машину государственной власти. В результате он одержал победу над внутренними врагами России и ее народа. 1937-й стал провалом серьезных попыток ликвидации государственной самостоятельности и цивилизационной самобытности России – путем превращения ее в детонатор «всемирной пролетарской революции» или путем «социал-либерального» реванша и реставрации капитализма. 1937-й стал рубежным, переломным годом, после которого оппозиция утратила политическую власть, а Сталин стал бесспорным лидером, полностью определяющим внутреннюю и внешнюю политику страны. Он стал вождем народа в его борьбе за великие идеалы коллективизма и духовности, социального равенства и справедливости, выработанные русской культурой и воплощенные в российской и советской державности.

Если бы тогда победили противники Сталина, у нас была бы совсем другая история. В ней не было бы ни Великой Победы 1945-го, ни космического полета Юрия Гагарина. В ней не было бы высочайшего взлета народного духа, который вывел страну в авангард социального прогресса и сделал возможным наш технологический прорыв. Это была бы победа Запада над Россией, осуществленная силами «пятой колонны». Не случайно немецкий автор Г. Хильгер в биографии Сталина, изданной в 80-х годах, предъявляет ему своего рода «западный счет»: Сталин, дескать, «в течение многих лет смог держать под угрозой страны Запада», в то время как «доктрина «перманентной революции», выдвигавшаяся Троцким, была бы, по-видимому, гораздо менее опасной для свободного мира, чем беззастенчивая последовательность Сталина».

Да уж, не проявил Иосиф Виссарионович «застенчивости» в отстаивании интересов России. Отбив атаки врагов народа, он отодвинул достижение их целей на пять десятилетий. Ныне Запад торжествует, наконец, свою победу над Россией. На опыте второй мировой там поняли, что сокрушить нас в открытой схватке не удастся никогда. Поэтому они снова пошли по пути создания в СССР «пятой колонны» и подрыва нашей государственности изнутри. Под истерические вопли о «сталинских репрессиях» они лишили советское руководство воли к сопротивлению внутренним врагам. Итогом стала деградация правящей элиты и выдвижение на руководящие посты предателей горбачевско-ельцинского пошиба. Плодом усилий этой «элиты» и явилось крушение великого российского государства и превращение его обломков в жалкие колониально-сырьевые придатки западной цивилизации.

Однако Запад и его приспешники все больше опасаются, что возрождение светлого образа сталинской эпохи в массовом сознании может привести в движение здоровые силы нашего общества, результатом чего станет воссоздание великой народной державы. Именно этим объясняется яростный, поистине зоологический антисталинизм западных «советологов» и пришедших ныне к власти в стране прозападных кругов российского общества. Творимые ими мифы о миллионах «невинных жертв сталинских репрессий» есть не что иное, как сознательная ложь, продиктованная задачами дискредитации идеологии и политики сталинизма.

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

Баландин Р., Миронов С. «Клубок» вокруг Сталина. – М., 2002.

Емельянов Ю. В. Сталин: Путь к власти. – М., 2002.

Емельянов Ю. В. Сталин: На вершине власти. – М., 2002.

Кожинов В. В. Правда сталинских репрессий. – М., 2006.

Колпакиди А. И., Прудникова Е. А. Двойной заговор. – М., 2000.

Кузьмин Н. П. Возмездие. – М., 2006.

Лесков В. А. Сталин и заговор Тухачевского. – М., 2003.

Мартиросян А. Б. Заговор маршалов. – М., 2003.

Мозохин О. Б. ВЧК – ОГПУ. – М., 2004.

Василий Афанасьевич Туев

Сталин против врагов

народа

Редактор В. Л. Смирнов

Корректор С. С. Аксенова

ИД № 06318 от 26.11.01.

Подписано в печать 12. 09. 07. Формат 60 х 90 1 / 16.

Бумага офсетная. Печать офсетная. Гарнитура Peterburg.

Усл. печ. л. 5,0. Уч.- изд. л. 4,44.

Тираж 3000 экз. Заказ № 6515.

Отпечатано в ООО «Репроцентр А1»

г. Иркутск, ул. Лапина, 1, тел. 20–31–44, 99 – 26 – 27

СТАЛИН

СТАЛИН

НАРОДА

Защита русской культуры

1937-й

Сталин против врагов

народа